— Не знаю. Как бы нам не пришлось искать здесь прибежище для дневного сна, — мрачно ответил ей Мишель. — Не забыла, что мы тут не на экскурсии?
— Не тревожьтесь, здесь есть все необходимое, и можно устроиться даже с удобствами, — защебетал переводчик. — Мы, конечно же, приведем вашего смертного спутника, дабы он берег ваш дневной сон, но вам незачем беспокоиться о безопасности, пока вы находитесь на флорентийской земле и под защитой нашего принца… А, вот и Алессандра! Она знает все картины в Уффици, будь то основной фонд или запасники, так же хорошо, как сеньор Мальябекки знает свою библиотеку.
Алессандра была вампиром. Маленькой и грациозной итальянкой с красиво вылепленным телом и роскошными черными волосами, скрученными в низкий узел на затылке, в ярко-красном платье с синим геометрическим узором. И только на ногах у нее были не туфельки на каблуках, как следовало бы ожидать, а войлочные тапочки — чтобы не портить старинные паркеты, по которым она скользит из ночи в ночь, из века в век.
Нина посмотрела на нее с завистью не столько к ее привлекательности, сколько к умению подать себя. Из прически красиво выбиваются несколько вьющихся прядей, и это красно-синее платье замечательно подчеркивает фигуру… Интересно, этому можно научиться — подавать себя? Ведь Алессандра, в сущности, такая же, как она, Нина. Пусть и была посимпатичнее при жизни, все же она — не ослепительная Софи, которая все свое время посвящает искусству обольщения мужчин. Она музейная затворница. Видно, что сокровища Уффици интересуют ее больше, чем мужчины.
Алессандра посмотрела на русских гостей, чуть задержав взгляд на Мишеле, затрепетала ресницами, слегка улыбнулась, изобразила смущение под его нахальным и пристальным взглядом, в общем — явила полный набор старомодного кокетства. Но едва переводчик, заговорив с ней по-итальянски, упомянул «риттрато ди Маргарите» и «Паоло Веронезе», как она стала серьезной, позабыла про кокетство с Мишелем, поманила гостей за собой и приступила к поискам. Она металась по комнате, выдвигая из огромного шкафа деревянные пластины на роликах, на которых были размещены картины — без рам, без названий, просто пронумерованные. Нина раньше никогда не видела запасников музея и даже не представляла себе, что полотна хранят вот так компактно.
Наконец Алессандра нашла нужную картину и уверенно ткнула в нее, что-то прощебетав. Кажется, переводчик перевел ее щебетание на русский, но Нина не услышала, совершенно оглушенная.
— Это он… Это же он! — пролепетала Нина.
На портрете неизвестного художника, предположительно — Паоло Веронезе, была изображена юная женщина, сидящая на фоне окна вполоборота к зрителю, тонкая и изящная, с лебединой открытой шеей и белокурыми волосами, уложенными в сложную прическу. Красавица, хотя линии лица, пожалуй, были слишком резки и остры, без женственной округлости. Ее можно было бы принять, за юношу, переодетого в женский наряд.
И этого юношу Нина хорошо знала.
Как будто он только что позировал художнику, одевшись в старинное женское платье.
— Мишель, ты узнаешь?
— Чертов ублюдок. Это он, — прошипел Мишель.
— Да. Поразительное сходство, правда?
— Я и не знал, что у него была сестра. А ведь я знаю его с тех пор, как… с тех нор, как меня обратили.
— А когда это случилось?
— Хочешь сказать, что ты не пыталась собрать в своем архиве досье и на меня? — удивился Мишель.
— Нет. Я была слишком занята, пыталась искать убийц.
— В тысяча девятисотом. На рубеже нового века. Мне было двадцать шесть лет. Про то, кем я был, я уже рассказывал… Все, я пошел звонить Князю, здесь мобильник не принимает.
Он исчез, а Нина еще несколько мгновений смотрела на портрет Гретель. Сестры Гензеля. Сестры Яна. Она думала, что все-таки это очень странно — быть знакомой с людьми, которые живут так долго. То есть, конечно, не живут, и людьми их назвать нельзя… Но ведь были же они когда-то людьми!
Да, и еще надо порадовать Антонио Мальябекки известием о том, что легенда о Гензеле Шварцвальдском правдива.
Глава двенадцатая
Флорентийский браслет
1
Глаза Мишеля горели красным, как во время охоты.
— Ян слинял. Вместе с этой своей новообращенной козой. Князь хотел собрать у себя всех четырех колдунов, у представителей Ковена возникли кое-какие вопросы, а Яна не нашли. Похоже, смылся несколько дней назад. Как только солнце сядет, вылетаем в Москву, — голос у Мишеля был счастливый. — Князь объявил Кровавую Охоту на Яна. И позволил мне возглавить гон!
Нина внутренне сжалась. В последнее время так редко случалось, чтобы на вампира объявляли Кровавую Охоту! Термин означал, что Князь лично ставил своего подданного вне закона, и отныне любой вампир не только мог, но и был обязан убить его, причем разрешалось пользоваться самыми бесчестными и коварными способами. В последние два века Кровавая Охота перестала быть внутренней традицией сообщества вампиров, о ней сообщали всем — оборотням. Ковену и даже Охотникам. Так вампиров наказывали только за самые страшные преступления. И все знали: если вампир поставлен вне закона — значит, он очень опасен.
Ян Гданьский, то есть Гензель Шварцвальдский, конечно, опасен. Но эта девочка, которую он обратил, и которая в него влюбилась… Знает ли она, что любой, кто помогает вампиру, ставшему объектом Кровавой Охоты, так же оказывается вне закона и может быть убит? Вряд ли ее пощадят те, кто найдет Яна. То есть Гензеля…
— Я давно хочу тебя спросить: а за что ты его так ненавидишь? — спросила Нина.
— Разве ж я его ненавижу? — ухмыльнулся Мишель. — Если б я его ненавидел, он давно бы уже сыграл в жмура. Просто он мне противен. Знаешь, кого больше всего у нас презирали?
— У вас — это где?
— У нас — у хитровских.
— Не знаю.
— Стукачей. Доносчиков. «Крыс». А Ян запросто сдавал всех, о чьих косяках ему становилось известно. Стучал Князю обо всех и обо всем… обоим нашим князьям стучал. И Никите, и Семену Даниловичу, и сейчас наверняка опять Никите стучит, падла. Он всегда был такой… словно… словно все вокруг — не люди, и… Не знаю, как объяснить… словно он — самый центровой. Избранный, что ли…
— Я поняла, — тихо сказала Нина. — Он же очень старый. И очень сильный. Скрывал свою силу ради какой-то цели. Главным для него все это время было — выжить. Потому он и нуждался в расположении Князя. А все эти законы… Для него это — новые законы. Большую часть своего существования он вообще никаким законам не подчинялся. А когда подчиняться стало необходимо, он просто не смог рассчитать, понимаешь? Он изображал абсолютное подчинение, потому что не знал, как еще ему вписаться в этот новый мир и притвориться не тем, кто он есть. Не старым и сильным. И я думаю, он действительно считает себя избранным… Он — Гензель, о котором братья Гримм написали сказку.
