Бормотание, которое издавала голова Байрона, внезапно сделалось совершенно членораздельным, как если бы ей удалось окончательно избавиться от кляпа. Секретарь услышал хохот, преисполненный злобы. Он открыл глаза и увидел у дверного проема своего Лорда, во весь рост, с головой, которая находилась на том самом месте, где хозяин обычно ее носил.
– Бедный мой Полли Долли... – повторял Байрон, не в силах закончить фразу из-за безудержных приступов смеха.
Лорд Байрон распахнул дверь и поверх его плеч Полидори увидел Мэри, Клер и Перси Шелли, которые, чуть ли не задыхаясь от хохота, взирали на волнующее зрелище, каковое он собой являл: сложившийся пополам, сжимающий в объятиях тетрадки, обнаженный и вымаранный в содержимом собственного желудка.
6
В течение трех дней Джон Полидори не покидал своей комнаты. Анетта Легран проявила безграничное великодушие, снабдив его тремя бутылочками, которые с безукоризненной пунктуальностью забирала в течение ночи, пока Полидори спал после утомительных и постыдных манипуляций, необходимых, чтобы их наполнить. В свою очередь, с той же обязательностью, она оставляла на письменном столе, возле подсвечника, тетради – одну за другой. По истечении контракта, Джон Полидори являл собой жалкое зрелище.
Без сомнения, объем бутылочек – которые, согласно уговору, должны были заполняться до верху, – был достаточно велик, чтобы лишить секретаря последних сил.
Бледный, с лиловыми синяками под глубоко запавшими глазами и с непроизвольной дрожью в правой руке, Джон Полидори наконец закончил свой рассказ.
Он читал и перечитывал свое творение. Округлым женским почерком он переписал, слово за словом, рукопись и, чтобы не осталось ни малейшего сомнения в его авторстве, не поленился изготовить папку, на которой написал: «Вампир, предварительные наброски к рассказу». Туда он поместил сорок листов заметок, написанных со скрупулезной неразборчивостью, безупречно путаным почерком – чему, конечно же, способствовала непроизвольная дрожь в руке. Все это было проделано столь убедительно, что, в конечном счете, Полидори и сам поверил в то, что является отцом рукописи. Ом даже внес поправки, которые потом с равным усердием уничтожил, вернувшись в результате к изначальному тексту.
Спустя три дня и три ночи, после многочисленных исправлений, громоздившихся друг на друга, окончательный вариант Вампира до последней точки и запятой совпадал с исходной рукописью. Завершив свои труды, Полидори без малейших угрызений совести тщательно уничтожил доказательства своего позора: верный урокам подлинного автора, он проглотил все черновики до последней страницы, претворив текст в плоть.
7
На четвертый день Джон Полидори вышел из своей комнаты. Его совесть была чиста. Наступила ночь, когда, как и было условлено, ровно в двенадцать все должны были собраться, чтобы зачитать обещанные истории. Уже с лестницы Джон Полидори увидел, что гостиная особым образом обустроена для этого торжественного события: канделябры, размещенные в четырех углах комнаты, изливали зловещий, тусклый свет, который едва достигал стола. Сквозь окна, занавешенные пурпурными гардинами, проглядывало серое, подернутое тучами небо, отчего зала казалась похожей на капище. Лорд Байрон и Перси Шелли сидели друг напротив друга в торцах стола. По бокам расположились Мэри и Клер. Перед каждым лежала готовая рукопись. Никто из собравшихся не заметил Полидори, который, сокрывшись в темном лестничном проеме, окидывал их всеведущим взглядом. Честно говоря, никто и не ожидал, что секретарь придет в назначенное время. Да и сам Полидори не сразу понял, что для него даже не приготовлено место за столом. Бессильный гнев сковал судорогой его горло. И только пачка бумаги, которую он держал под мышкой, придавала ему уверенность: эти жалкие спесивцы не стоят его возмущения.
– Вижу, меня не ждали, – произнес он любезным тоном, нарочито медленно спускаясь по ступенькам.
Лорд Байрон не смог выдавить из себя ни слова и молча уступил секретарю свой стул. Полидори стал уговаривать хозяина сесть, но тот сказал, что предпочитает постоять. Так рассказ будет звучать еще эффектнее. Согласно оговоренным правилам, начать чтение предстояло одной из женщин. Но возбуждение Полидори было столь велико, что, не дожидаясь, пока ему предоставят слово, он открыл рукопись и начал читать:
И тогда во фривольном зимнем Лондоне, в бесчисленных, как диктовала мода той эпохи, салонах появился некий лорд, интриговавший не столько знатностью происхождения, сколько загадочностью...
Джон Полидори читал размеренно, время от времени делая паузу и окидывая мрачным взглядом растерянные лица своих немногочисленных слушателей. Не отрывая глаз от своего Лорда, он продолжил:
Оригинальность сделала его желанным гостем в любом доме. Все жаждали познакомиться с ним, и всякий, в ком притупились все сильные чувства, кто пресытился и изнемогал под грузом скуки, поздравлял себя с тем, что нашлось нечто, заново пробудившее угасший было интерес к жизни.
Читая, секретарь угрюмо расхаживал вокруг стола. Чтобы придать своим словам еще больше веса и убедиться в том, что желаемый эффект достигнут, он хитро поглядывал на аудиторию. Да, он полностью завладел ее вниманием. Намеки на присутствующих были столь тонки, что, если бы кто-нибудь вздумал оскорбиться, то выглядел бы полным идиотом.
Обрей – читал Полидори, пристально глядя в глаза Шелли, – распластался на кровати, терзаемый жестокой лихорадкой, и в приступах бреда призывал Корда Рутвена – в этот момент он перевел взгляд на Байрона – и Янте – теперь он смотрел на Клер. Иногда он принимался молить своего старого приятеля по путешествиям, чтобы он простил свою возлюбленную...
Под изумленными взглядами своих слушателей, никем не перебиваемый, Полидори дочитал рассказ до конца:
...Корд Рутвел исчез, а кровь его несчастной спутницы утолила жажду вампира.
Секретарь закрыл тетрадь. Воцарилось гробовое молчание, сотканное из страха, удивления и уважения.
– Что ж, мне не терпится услышать ваши рассказы, – сказал он.
Байрон поднялся, собрал свои листки и бросил их в огонь. Клер и Шелли последовали его примеру. Тогда Мэри раскрыла тетрадь и приготовилась читать. В тот самый момент, когда она собиралась огласить название, Джон Полидори, с нарочитым безразличием и явным намерением оскорбить, перебил:
– Вынужден извиниться, но я поднимусь к себе. Меня ждут важные дела.
В тот момент, когда он закрывал дверь своей комнаты, ему послышалось, что Мэри произнесла слово Франкенштейн. Он решил, что ослышался и от души рассмеялся.
8
Джон Полидори был самым счастливым человеком на свете. Как только он приедет в Лондон, сразу же отнесет издателю Байрона – ничто другое так не унизит его Лорда – рукопись Вампира. Однако ему внезапно пришло в голову, что текст, которому предстоит открыть новые горизонты, несмотря на свою гениальность и мрачную яркость, слишком невелик, чтобы его имя снискало бессмертную славу. Нет, сказал он себе, разглядывая тощую папку, едва насчитывавшую пятьдесят страниц, один рассказ, каким бы утонченным, оригинальным и новым он ни был, не шел ни в какое сравнение с сочинениями, ну, взять хоть его Лорда. Можно представить, какие шуточки будет отпускать Байрон по поводу Собраниясочинений своего секретаря.
