Дирк ван Мандер стоял пораженный. Это было самое красивое лицо, какое он когда-нибудь видел. Юная гладкая кожа отливала цветом лузитанских олив. Глаза, настолько черные, что зрачок сливался с радужной оболочкой, контрастировали со светлыми пепельного цвета волосами, которые лишь слегка выбивались из-под двурогого колпака, покрывавшего голову. Дирк приблизился к женщине, глубоко поклонился и обратился к ней со словами приветствия. Ответом ему были улыбка, молчание и слегка растерянное выражение лица; художник понял, что вновь прибывшая вполне может и не знать фламандского языка. В тот момент, когда молодой человек вознамерился торжественно приветствовать и Жилберто Гимараэша и даже протянул руку в темноту кареты, кучер резко захлопнул дверцу — прямо перед носом у гостеприимного хозяина. Заглянув в маленькое окошко экипажа, Дирк ван Мандер, к немалому своему удивлению, обнаружил вместо судовладельца еще одну женщину — пожилую даму с утомленным лицом, дремавшую полулежа на сиденье. Молодая женщина — та, что уже вышла из кареты, — видя изумление в глазах фламандца, объяснила ему по-немецки, не очень уверенно, с остановками и с характерными португальскими интонациями, что ей пришлось отправиться в путешествие лишь со своей компаньонкой, поскольку ее муж заболел во время плавания и портовые чиновники в Остенде запретили ему сходить на берег. Европа все еще была во власти ужасных воспоминаний о смертоносной черной чуме, которая совсем недавно вышла из Марокко, охватила побережье Средиземного моря и просочилась через Гибралтар во все атлантические порты, от Кантабрии до далекого Северного моря. Поэтому всем путешественникам, прибывающим с юга с явными признаками какого-нибудь заболевания, на всякий случай рекомендовали оставаться на борту до тех пор, пока судно не снимется с якоря. Прочитав тревогу на лице Дирка ван Мандера, женщина поспешила объяснить ему, что причин для беспокойства нет, поскольку в данном случае речь идет о простой лихорадке, сильной, но неопасной, и деликатно пожаловалась на чрезмерную осторожность властей Остенде. Когда молодая дама закончила свое длинное и утомительное объяснение, густо приправленное оговорками и непонятными словами, она поняла, что так и не успела представиться. С улыбкой, от которой осветилось все ее лицо, она мягко произнесла свое имя:
— Фатима.
Эта женщина вела себя с присущей жителям Иберийского полуострова наивной приветливостью, не испорченной саксонской официальностью. Видя, в сколь бедственном состоянии пребывает ее спутница — путешествие истомило компаньонку до крайности, — Фатима приказала кучеру отвезти старушку в Краненбург, где они остановятся на ночь, а позже вернуться за ней. Когда Дирк ван Мандер пригласил Фатиму подняться в дом, он обнаружил, наблюдая за ее легкой упругой поступью, что она обладает хрупкой простотой крестьянки, лишенной всяческой аффектании, которая так его раздражала в поведении тех немногих женщин, которые пока что оставались в Брюгге.
А еще в этот момент Дирк ван Мандер сам себе сделал горестное признание: у него очень давно не было женщины.
VI
Братьям с самого начала было ясно, что неожиданное посещение супругов Гимараэш ставит их в неудобное положение, поскольку они так и не договорились, каков будет их ответ; прибытие в Брюгге Фатимы превращало это дело в вопрос чести для художников. Тем более если принять в расчет, что муж ее лежит больной на корабле в Остенде. Пока португалка с огромными трудностями описывала превратности своего путешествия, Грегу не удавалось стереть с лица кислую гримасу недовольства. Старший ван Мандер с годами превратился в мрачного малообщительного человека. Брюгге приучил его к одиночеству; если он и терпел посетителей, то только благодаря своему невеселому стоицизму. На самом деле он начинал по-настоящему беспокоиться, когда что-то угрожало нарушить порядок, на основе которого Грегу ван Мандеру, человеку терпеливому и педантичному, удалось обустроить свой маленький космос. Его дом превратился в его вселенную. Несмотря на слепоту, Грег научился без малейших затруднений передвигаться по всему дому; он абсолютно точно знал, что находится в любом из уголков его тесного мира. Все было расположено таким образом, что старому художнику оставалось лишь протянуть руку и, не боясь ошибиться, получить необходимое. Он обладал природным даром с потрясающей точностью смешивать краски; кроме того, слепой мастер знал, в каком порядке стоят все и каждая из склянок, в которых хранились красители, и мог распознать их содержимое на ощупь, по плотности. Он подмешивал к порошкам жидкости для растворения, размягчения и засыхания, безошибочно соблюдая пропорции, при этом различая все ингредиенты по запаху.
С другой стороны, Грег занимался почти всеми работами по дому. По утрам он ворошил еще тлеющие угли, отбирал дрова для растопки, зажигал огонь в камине и в кухонной печурке; он же готовил обед и ужин. Ничто не ускользало из-под его бдительного контроля. Даже случайные перемещения вещей, виновником которых был его брат, входили в сферу его расчетов. Все двигалось в соответствии с порядком, напоминающим тот, что управляет движением звезд по небу. Именно поэтому любой посетитель грозил создать путаницу в тщательно просчитанной вселенной слепого мастера. Это был новый объект, который перемещается внутри его пространства, странное и непредсказуемое тело, способное вызвать какой-нибудь катаклизм. К тому же Грег не мог вытерпеть ощущения, что за ним из темноты наблюдает взгляд незнакомца. Но в самых потаенных глубинах своей души он знал, что главной причиной его замкнутости было не что иное, как стыд. Ему была ненавистна мысль, что его состояние может вызвать чью-то жалость. Старый художник почти не помнил своей внешности. Он мог представить, как выглядит его борода, — ведь он сам аккуратно подстригал ее каждый день, и умел контролировать длину волос, которые всегда достигали уровня плеч. Чувствительные подушечки пальцев помогали ему вести учет всем морщинам, которые день за днем появлялись у него на лице. Но Грегу не удавалось составить общее представление о своей внешности. Он лишь смутно помнил, каким было его лицо в тот день, когда он потерял зрение. Ему было очень стыдно показаться на глаза чужому человеку. Тем более если речь шла о женщине. И действительно, с тех пор, как он обонял сладостный запах женщины, прошло уже очень много времени.
Грег перемещался по комнате без малейших затруднений, и Фатима, по-видимому, не догадывалась о его слепоте, пока он не подошел прямо к ней и не предложил стакан желтоватого напитка, пенного и чуть мутноватого. Только тогда женщина разглядела мертвые глаза под веками старого мастера. Их цвет нес в себе странную красоту — это была бирюза, подернутая водянистой бледной пленкой. К тому же они не оставляли мрачного впечатления мертвого тела, которое когда-то было живым, — скорее эти глаза неуловимо напоминали драгоценные камни.
Если для Грега непредусмотренное присутствие Фатимы было знаком беды, то для Дирка, наоборот, ее посещение выглядело как благословение. Младший ван Мандер был еще молодым человеком, и он так и не смог приспособиться к меланхолии погруженного в забвение города. В нем все еще жило воспоминание о Брюгге времен его детства, когда город наводняли толпы путешественников и торговцев. В ту пору жизнь здесь весело плескалась под ногами прохожих, которые сновали взад-вперед, терялись в узких проулках, забегали в таверны, сталкивались друг с другом на рыночной площади, сотнями сходились для участия в процессии Святой Крови Господней, напивались допьяна и распевали в обнимку, переходя мост через канал. Суда доставляли в город мужчин, женщин и приключения. Каждый корабль прибывал нагруженный ветрами странствий, а когда снимался с якоря, оставлял позади себя ураган трагических любовных историй. Здесь что ни день появлялись новые лица, слышался разговор на неведомых языках, мелькали причудливые одеяния. Каждый день был словно обещание. А теперь все по-другому, и жизнь превратилась в повторяющийся, тягостный, предсказуемый сон. И вот, глядя на эту молодую улыбающуюся женщину, Дирк ощущал, как его сердце наполняется радостной, но тревожной решимостью. Он чувствовал себя необыкновенно счастливым. Как зачарованный, слушал он сладкий, чуть глуховатый голос Фатимы, ее милые ошибки и непонятные фразы, в которых она путалась, стараясь все объяснить правильно. И каждая из этих попыток заканчивалась мягкой полуулыбкой, легким извинением, словно Фатима смеется сама над собой. Она обладала свежестью крестьянки и в то же время изяществом умного человека, успевшего повидать мир. Дирк делал отчаянные усилия, пытаясь смотреть португалке прямо в глаза, но странная смесь робости и волнения раз за разом заставляла его отводить взгляд.
