– Что меня удивляет – каким образом все эти поселки и хутора на побережьи до сих пор существуют? – удивился я.
– Ты сначала дослушай! Наши хитрые халндойнцы быстро изучили своих воинственных соседей. Они поняли, что уллам абсолютно все равно, какую добычу брать: ценные вещи, или старое барахло. Уллы разбойничают не из жадности, а по зову сердца. Просто раз в год им надо погеройствовать как следует: душа просит. Деньги-то они зарабатывают, продавая курмду по всей Хомайге и здесь, в Земле Нао. Им с головой хватает, и еще остается…
– А что такое курмда? – с любопытством спросил я.
– Ничего себе! Ты еще не попробовал! – возмутился Хатхас. Он развязал тесемки на своей кожаной сумке и протянул мне своего рода сухарик – маленький брикет, спрессованный из какой-то светлой сероватой массы.
– И что с этим надо делать?
– Как – что, мать твою!? Грызть! – безапелляционно заявил он.
Я вопросительно посмотрел на Хэхэльфа.
– Попробуй, Ронхул, – кивнул тот. – Хорошая штука. Сухое улльское пиво.
– Сухое пиво?! – изумился я.
– Ты сначала попробуй, а потом уже удивляйся, – посоветовал Хатхас.
Я отломил кусок сухарика и положил в рот, прислушиваясь к ощущениям. Через несколько секунд произошло нечто невообразимое: мой рот переполнился пивной пеной, такой же густой и вкусной, как у нормального жидкого пива, которое я только что пил. Плохо было одно: пены оказалось слишком много. Я почувствовал, что могу захлебнуться, если немедленно не избавлюсь от излишков, позорно открыл рот и попытался выплюнуть остаток пенящегося сухарика. Друзья халндойнцы ржали, как взбесившиеся мустанги. Даже уллы начали заинтересованно коситься на меня, добродушно скалясь до ушей. Я понял, что опозорился, но мне и самому было смешно – дальше некуда!
– Ты пожадничал, – сквозь смех сообщил мне Хэхэльф. – Курмду едят очень маленькими кусочками, а ты такой ломоть в рот потянул! Это все равно, как если бы ты попытался разом заглотить полную кружку пива!
– Скорее уж бочонок! – простонал Хатхас. – Ох, Хэхэльф, ты же не видел, сколько он откусил!
– Предупреждать надо! – добродушно проворчал я.
– Извини, Ронхул! – виновато сказал ослабший от смеха Хэхэльф. – Честное слово, я не хотел над тобой подшучивать, но нам так редко доводится встретить человека, который пробует курмду впервые в жизни!
– Ладно уж, – я сделал глоток нормального мокрого пива, чтобы окончательно избавиться от остатков пены во рту.
– Попробуй еще раз, – предложил Хэхэльф. – Только теперь возьми очень маленький кусочек. Лучше всего раскроши его на ладони и бери совсем по чуть-чуть.
Я отважился повторить эксперимент. На сей раз пены было в меру, и я наконец получил возможность оценить замечательные вкусовые качества курмды.
– Ладно, – сказал я Хатхасу. – Что такое курмда, я теперь запомню на всю жизнь. А что там у вас на Халндойне делают с уллами, которые разбойничают не для обогащения, а по зову сердца? Ты так и не рассказал.
– А, моя долбаная история, – хмыкнул он, закидывая в рот кусочек курмды. – Ладно, слушай дальше. Поскольку уллам все равно, какую добычу брать, халндойнские хуторяне завели такую полезную традицию: когда приходит время ежегодного улльского набега, они строят на побережье, у самой воды, хижину, какую-нибудь дрянную развалюху, лишь бы ветром не унесло, складывают туда кучу старого хлама – и все, готово! Уллы не пойдут вглубь острова, если найдут добычу у самой воды. Но остается еще одна проблема. Уллы выходят в море не столько для того, чтобы забрать чужое добро, сколько для того, чтобы отбить его у хозяина в хорошей драке. Так что пустой дом они, скорее всего, не тронут, а пойдут искать такой дом, у которого есть хозяин.
– Душевные ребята! – хмыкнул я. – И как вы выкручиваетесь?
– Не мы, – сухо поправил меня Хатхас. – Они выкручиваются. В таких случаях принято бросать жребий. В жеребьевке принимают участие все мужчины, начиная с пятнадцати лет. Впрочем, в некоторых местах женщины тоже – все, кроме тех, у кого совсем уж маленькие дети. В том же Койдо, например, все равны перед законом о защите поселения… Тот, на кого выпадет жребий, должен остаться в хижине и стеречь барахло. Когда прийдут уллы, он должен драться с ними не на жизнь, а на смерть, словно защищает не кучу ненужного хлама, а свое достояние. Дело заканчивается тем, что уллы его убивают, или оглушают – это уж как повезет! – забирают добро и счастливые уезжают восвояси. Теперь они получили все, чего хотели: и драку, и добычу. Все честь по чести…
– Понятно, – мрачно кивнул я. – Да, наверное, это разумно…
– Скажем так: практично, – невозмутимо кивнул Хэхэльф. – Если у хижины с барахлом не будет защитника, уллы скорее всего пойдут дальше, и тогда дело не ограничится всего одним убитым.
– Я оказался редкостным счастливчиком, – продолжил Хатхас. – Моя семья переехала в Койдо, когда мне стукнуло четырнадцать лет. Так что на следующий год мне пришлось принять участие в жеребьевке. И жребий пал на меня, как я уже сказал тебе с самого начала…Если бы это случилось сейчас, я бы, пожалуй, не стал веселиться. Но тогда я был мальчишкой. Глупо звучит, но я был совершенно счастлив: судьба дала мне шанс стать героем, и мой отец мог пойти в задницу, вместе со своими великими поучениями о том, как следует прожить жизнь. Будешь смеяться, но первое, что я сделал после того, как на меня пал жребий – это послал его подальше! И мой грозный отец ничего не сказал мне в ответ. Он промолчал, поскольку я больше не был его сыном. Я был живым мертвецом, а на мертвецов никто не смеет командовать, поэтому мне разрешалось все. Три дня, пока горожане строили хижину на побережье и свозили в нее мусор из своих кладовых, я был самым счастливыми человеком в мире. Не могу сказать, будто я вытворял нечто из ряда вон выходящее – тогда мне просто не хватало воображения! – зато я знал, что могу сделать все, что мне взбредет в голову, и никто слова поперек не скажет. Таким счастливым я уже никогда не буду, сколько бы курмды не съел за обедом! А потом меня привели к хижине, дали столько оружия, что я не мог удержать его в руках, и оставили в одиночестве. Хорошо быть мальчишкой! Мальчишки не боятся смерти, и в этом их великая сила! Когда появились уллы, я сражался с ними с таким же азартом, с каким тузил соседских ребят. Сейчас сам не могу поверить, но мне удалось уложить пятерых уллов: четырех я подстрелил из лука, одного за другим, а пятого прирезал – и как только изловчился? Дело кончилось тем, что дядюшка Люсгамар оглушил меня своей дубиной, а потом сказал своим спутникам, что из такого мальчишки может вырасти великий воин, поэтому он заберет меня с собой и будет кормить, как собственного сына… Он до сих пор чувствует себя виноватым, что я вырос таким тощим: уллы считают, что худой человек – что-то вроде тяжелобольного. Но кормил он меня на славу, просто комплекция у меня такая тщедушная! Одним словом, я очухался уже на улльском корабле. Думал: вот сейчас они меня будут убивать, но вместо этого мне тут же принесли котел похлебки из сала халдобы, а потом появился дядя Люсгамар и спросил, не буду ли я так добр научить его сыновей хорошо стрелять из лука – дескать, ему очень понравилось, как я стреляю… Сам понимаешь, он тут же купил меня с потрохами: когда тебе всего пятнадцать лет, и вдруг такой здоровенный дядя смотрит тебе в рот и просит научить чему-то других таких же здоровенных дядь, начинаешь думать, что жизнь удалась! Наверное, поэтому я у них так хорошо прижился!
