ПРЕДИСЛОВИЕ
Вообще-то, настоящее предисловие к этой книге уже существует. Оно с трудом уместилось в несколько толстых томов — и видит бог (тот самый, который пишется с большой буквы), я приложил все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы оно не стало еще длиннее! Теперь мне приходится расхлебывать последствия собственной словоохотливости: я прекрасно понимаю, что среди читателей этой книги найдется немало счастливчиков, до сих пор как-то обходившихся без моей писанины. Поскольку пересказывать содержание семи (если я не сбился со счета) томов в нескольких строчках — занятие более чем неблагодарное, я не стану даже пытаться. Вместо этого я позволю себе всего одно замечание (на мой взгляд, ничего не объясняющее).
Все события, о которых пойдет речь в этой книге, действительно имели место — но только в моей жизни, а не в вашей. Это нормально, поскольку я уже давно по самые уши увяз в топком болоте чудес — так глубоко и безнадежно, что меня уже нет рядом с вами.
Более того, у меня уже почти не осталось оснований надеяться, что я вообще есть хоть где-то. Строго говоря, меня никогда и не было. Но когда очередная волна неизвестно чьих воспоминаний грозит мне если не безумием, то противной тупой болью в затылке, я превращаю их в белые буквы на черном экране компьютера (у меня до сих пор имеется необъяснимая слабость к моей допотопной двухсотке — Windows 95, и даже 3.11, конечно, не проинсталлируешь, зато эта машина у меня из рук ест, да еще и мурлычет! — и старому доброму Microsoft Word 5.5), а потом с вялым интересом жду, пока белые буквы на черном экране превратятся в черные буквы на белой бумаге — обычно это отнимает кучу времени, понятия не имею, почему. Сверху сие безобразие, как правило, прикрывается пестрой обложкой с довольно жуткими, но как бы «героическими» рожами — и все! Воспоминания навсегда оставляют меня в покое, поскольку с этого момента они принадлежат не мне, а так — всем понемножку. Надеюсь, что они кажутся вам забавными, поскольку зануд под этим восхитительным небом всегда хватало и без меня…
P.S. Что касается послесловия — хотелось бы верить, что его никогда не будет. Мне всегда казалось, что наихудшее послесловие к любой книге — это смерть автора (когда я узнал, что нежно любимый мною в юности Борхес умер, я на него ужасно рассердился!), а самое лучшее послесловие, о котором можно только мечтать — это многоточие, но не отпечатанное типографским способом на бумаге, а длинная череда незаметных дырочек, образовавшихся на тонкой ткани реальности после того, как еще кто-то ускользнул, не прощаясь. Боюсь, что этот вариант мне пока не по зубам: всякий раз, когда я пытаюсь исчезнуть не прощаясь, выясняется, что я забыл шляпу, или зажигалку, или еще какую-то чушь, без которой совершенно невозможно обойтись — и мне приходится возвращаться…
Вот теперь, кажется, все.
Ваш Макс Фрай.
Мой Рагнарёк
Как же это, друзья?
Человек глядит на вишни в цвету, а на поясе длинный меч!
Керай, XVII век
Светлы мои волосы,
Темны мои глаза,
Темна моя душа,
Холоден ствол моего ружья…
— Эй, «Груз Виселицы», куда это ты уставился?
Я твердо решил, что больше не буду отзываться на это сомнительное прозвище, а посему никак не отреагировал на вопрос Афины. Пора бы ей усвоить, что владельца тысячи имен не следует окликать таким образом!
Впрочем, я не слишком верил, что это подействует: когда она дорывается до своего горячо любимого человеческого облика, ее характер становится совершенно невыносимым, и тут уже ничего не поделаешь, остается только ждать, пока сероокая устанет таскать на себе бесполезный груз, который неразумные люди в свое время опрометчиво сочли одним из наилучших мужских тел… Мало того, что мне не слишком-то нравится простолюдин по имени Марлон Брандо, облик которого так полюбился Палладе, меня вообще изрядно раздражает ее склонность принимать мужской облик: созерцать потную шею и коротко стриженный затылок немолодого мужчины и помнить, что под его загорелой кожей скрывается прекрасная сероглазая дева — от этого у кого угодно ноша шеи перегреется! Впрочем, эти Олимпийцы все с придурью, Афина еще самая разумная. И всех их легче убить, чем переделать, хотя убить тоже не слишком просто, поскольку считается, что они бессмертны, как, впрочем, и я сам…
— Нет, правда, Игг, на что ты пялишься? Что такого интересного может быть на земле? — Снова спросила Афина. Я мог поздравить себя с маленькой победой над ее необузданным нравом: на этот раз меня назвали не «Грузом Виселицы», а моим собственным именем, да еще и одним из самых любимых — честно говоря, из доброй тысячи имен, успевших прилепиться ко мне за мою бесконечно долгую жизнь, я всегда предпочитал те, что покороче — как последний удар меча…
— Там на камне сидит какая-то странная тварь. — Объяснил я. — Не то человек, не то погань подземная, не то просто наваждение… Но не один из наших, это точно!
— Ясно. — Кивнула голова Марлона Брандо. — Ну что, идем на снижение?
Посмотрим, что он такое.
— Я и отсюда его прекрасно вижу. — Усмехнулся я. — И ты бы увидела, если бы смотрела своими собственными глазами, а не выглядывала из близоруких окон своей драгоценной маски…
— Я уже целую вечность смотрю на этот прекрасный мир своими собственными всевидящими очами. — Сухо заметила она. — Почему бы не позволить себе роскошь немного полюбоваться на него обыкновенными близорукими человеческими глазами, напоследок? Когда еще доведется…
У меня не нашлось возражений: «позволить себе роскошь» — это она очень хорошо сформулировала. В конце концов, все мы в последнее время только этим и занимаемся: позволяем себе разного рода роскошь — каждый в меру собственного воображения. А чем еще заниматься бессмертным богам, когда их мир собирается рухнуть, и даже дата последней битвы уже известна, а от былой наивной уверенности в собственном бессмертии давным-давно камня на камне не осталось…
— Ладно, — примирительно усмехнулась Афина, — по большому счету, ты прав, Видур.
Пожалуй, я действительно воспользуюсь своим собственным зрением. Все равно, человеческие глаза этого красавчика могут только смотреть, а не видеть…
Я одобрительно кивнул, и мы оба уставились вниз, на крошечное зеленое пятнышко.
Привычным, почти незаметным усилием воли я заставил это пятнышко приблизиться и стать тем, чем оно на самом деле и было: мужчиной в ярко-зеленом плаще.
Он сидел на камне посреди совершенно голой песчаной равнины. Люди любят назвать такие места «пустынями», но мне не нравится это название. Оно лжет: я много путешествовал по этим самым «пустыням», и ни разу не встретился там лицом к лицу с обещанной пустотой… Его руки были сложены на коленях, светлые растрепанные волосы почти закрыли лицо, на котором блуждала странная отрешенная улыбка, какие мне до сих пор доводилось видеть только на лицах спящих. А потом я заглянул в темную глубину его глаз, и мне стало не по себе. Я еще никогда не видел такой пугающей темноты — ни в человеческих глазах, ни в глазах своих родичей, ни в глазах моих мертвых воинов… ни в единственном зрачке своего собственного отражения, если на то пошло!
