Она показывает мне чашку. Белый фарфор измаран неопрятной кофейной жижей. Потеки, впрочем, образуют вполне внятные картинки, даже слишком внятные для этого материала. Я не раз видел, как гадают на кофейной гуще, и знаю, что изображения больше похожи на кляксы Роршарха, чем на четкие силуэты театра теней. Но сейчас – совсем другой коленкор.
– Женщина и ключ – это я, наверное, понимаю… Они расположены рядом, но не соприкасаются – так и должно быть, наверное… Но эта штуковина, почти на дне чашки, похожа на… неужели фотоаппарат? Вот этого я не могу расшифровать. При чем тут фотоаппарат? Да, я был когда-то фотографом или выдавал себя за такового – неужели это так важно?
– Все важно. Дело, думаю, не в профессии. Расположение картинки означает, что ты упустил фотоаппарат из виду. Не то чтобы совсем о нем забыл, но не придаешь ему значения. Не используешь. И совершенно напрасно.
– Наверное, – соглашаюсь растерянно, вспомнив сверток, который вручил мне Веня. Дружеский привет мне от меня самого, посылка, вскрыть которую мне предложили (я же и предложил), когда дела пойдут из рук вон плохо.
Вскрыть-то я ее вскрыл, но, вероятно, выбрал не самый удачный момент. Старый «Nikon» не вызвал у меня особого интереса. Я, конечно, собирался его осмотреть, сделать несколько пробных снимков, разобраться, зачем он мне нужен, но слишком уж много других забот было у меня в те дни. И фотоаппарат отправился в один из Вениных шкафов. До лучших ли, до худших ли, но до иных каких-нибудь времен.
74. Сказки и мифы
Чудесные силы вообще как бы отрываются от героя и действуют в значительной мере вместо него.
– Видишь, тут, на картинке, маленький такой значок? – Олла осторожно, чтобы не размазать кофейную гущу, подносит к изображению узенький ноготок мизинца.
– Загогулинка?
– Не загогулинка, а руна Перт. Эк ты ее неуважительно!.. Одно из ее значений – мешок колдуна. Как по-твоему, что хранится в мешке колдуна?
– Всякое волшебное барахло, – говорю глубокомысленно. – Черепа кошачьи, хвосты змеиные, нерожденные младенцы и, конечно, корень мандрагоры – как же без него…
Я дразнюсь, но Олла не сердится. Знает, с кем связалась.
– Да уж, по крайней мере, не картошка, припасенная на зиму… – отвечает она мне в тон. – Надеюсь, ты все понял. Волшебная вещь этот твой фотоаппарат. А ты, соответственно, растяпа. Волшебная вещь, предмет, который способен соединять тебя с миром чудесного просто в силу своей природы, вне зависимости от твоего сиюминутного состояния, настроения, невзирая на твои личные намерения даже, – большая редкость. И величайшее счастье иметь ее в своем распоряжении.
75. Слейпнир
Сын Одина Хермод скачет на Слейпнире в царство мертвых хель, чтобы вернуть оттуда своего брата Бальдра.
– Значит, придется вернуться в Москву, – вздыхаю. – Фотоаппарат там остался.
– Тебе в любом случае придется туда вернуться. И не раз. Вся твоя жизнь сейчас – сплошная дорога. Вернее, много дорог. Мотаться будешь, как челнок. Между городами, между мирами, между явью и сном, между жизнью и смертью. Но тебе ведь по душе дорога?
– Думаю, да. Поездка из Москвы мне очень понравилась. Никаких событий, кроме самого пути. В голове – только дорожные знаки. Закаты часа на полтора, бабушки с клубникой на обочине, ночевки в лесу. Порошковый концентрат счастья.
– Ну видишь, повезло. Не всякому выпадает судьба по вкусу. Это я тебе как гадалка говорю.
– Дальняя дорога, значит. Метафизический туризм, между жизнью и смертью – лихо закручено!.. А чем дело-то кончится? Это ты мне можешь как гадалка сообщить?
– Ишь чего захотел… В твоих делах не один черт ногу сломит. Могу сказать одно: если все пойдет правильно, дело не кончится. Вообще. Никогда.
76. Смерть
Люди когда-то тоже умели сбрасывать кожу и омолаживаться, но утратили это умение и умирают.
– «Он – бессмертный!» – провозглашаю пафосно, с завыванием, старательно пародируя начало телевизионного сериала «Горец».
Дедушка Арно смотрит на меня из-за стойки со снисходительным любопытством, словно ожидая продолжения спектакля. Я смущаюсь, а потому сержусь.
– Хорош издеваться, – мрачно говорю Олле. – Что значит – «никогда не кончится»?!
– Не знаю, – гадалка безмятежно улыбается. – Я – не теоретик. Могу лишь напомнить, что «жизнь» и «смерть» – категории нашего здешнего, человеческого бытия. Предполагается, что этот способ существования для тебя – лишь эпизод. Что ты вдруг переполошился? Чего испугался?
– Только одного, – вздыхаю. – Что наша беседа окажется пустопорожней болтовней, мои приключения – горячечным бредом, а я сам – свихнувшимся мужиком тридцати с гаком лет.
– Может и так сложиться, – кивает она. – Есть такая вероятность. Но тут все от тебя зависит. Испугаешься, станешь топтаться на месте, блея что-то невразумительное о сомнениях своих, как сейчас, – что ж, тогда не обессудь… Тебе придется стать очень хорошим игроком в кратчайшие сроки. Времени у тебя всего ничего: только это длинное лето да сентябрь…
– Время ветра и спелого винограда, – подхватываю.
Слова выговариваются сами собой, словно я уже не раз произносил или даже писал эту фразу, хоть и не слишком похожа она на мой личный типовой набор художественных приемов.
Грозные предупреждения гадалки почему-то меня не пугают. Напротив, раззадоривают. Вероятно, я уже становлюсь хорошим игроком, превращаюсь в него, не откладывая, прямо здесь и сейчас, в уютной пустой кофейне дедушки Арно, в полдень.
Иду к стойке, беру нам еще по чашке кофе. Возвращаюсь к Олле. Усаживаюсь не напротив, а рядом: мне сейчас не лицо ее видеть нужно, а локтями соприкасаться, запах волос ощущать, вдыхать воздух, который она выдыхает. Это почему-то важно.
– И что же, – спрашиваю, – будет, когда закончится сентябрь?
– Не знаю, – шепчет она. – За ответом на такой вопрос не к гадалке ходить надо. Одна надежда, что ты сам мне об этом когда-нибудь поведаешь – если сбудешься.
77. Сома
В «Рамаяне» рассказывается, как Равана <…> приближается к обители Сомы, как он, скованный холодом луны, пускает стрелы в нее…
Нам обоим понятно, что такой диалог может завершиться только поспешным, молчаливым прощанием. Олла уходит; я задерживаюсь в кофейне лишь для того, чтобы дать ей возможность прокатиться по серому асфальту ослепительной алой капелькой, словно город поранился, забавляясь с остриями солнечных лучей. А потом гадалка смешивается с пестрым ручейком загорелых тел, пересекает улицу, на мгновение сливается с тенью огромного платана, заворачивает за угол и наконец исчезает из моей жизни.
Я ставлю на стол пустую чашку, прощаюсь со стариком и отправляюсь прямехонько в рекомендованный им караван-сарай для буржуев. Планы мои просты и невинны: принять душ и поспать еще пару часов. С похмелья на меня все действует как снотворное. Даже крепкий кофе и задушевные разговоры о суровой метафизической действительности.
