Ему, можно сказать, удалось сбить меня с толку: щелкая затвором, я уже сам почти уверен, что занят созданием произведения искусства, почти не помню о настоящей своей цели, почти не жду чудес.
Что ж, тем больше меня впечатлил результат.
Я узнал, что это значит: оказаться в чужой шкуре. С головой окунулся в плоть и сознание постороннего человека. На краткий миг завладел полным набором – не только и не столько мыслей, но воспоминаний, мнений, настроений, пристрастий и ощущений незнакомки. Впрочем, называть ее «незнакомкой» было бы некорректно: теперь я знал Виту лучше, чем себя самого. Много лучше. Наше внезапное знакомство сопровождалось столь острыми и интенсивными ощущениями – привычный повседневный самоанализ ни в какое сравнение не идет.
В настоящий момент Вита проклинала все на свете. Босоножки на платформе, как я и предполагал с самого начала, были куплены совсем недавно. Выглядели они роскошно, а стоили сущие копейки. Расплачиваться за столь выгодную сделку с требованиями моды приходилось кровью. Опыт ношения подобной обуви у Виты имелся богатейший, но жесткие ремешки из дешевого кожезаменителя уже успели изувечить левую пятку и не собирались останавливаться на достигнутом. Страдать предстояло еще минут десять: не ловить же, в самом деле, такси, чтобы преодолеть ничтожное расстояние в пять кварталов! Да и зона тут, кажется, пешеходная… Или нет? А хуй поймешь!
Вита глазела по сторонам в поисках аптеки. Липкий кусочек пластыря представлялся ей сейчас истинным спасением. Еще четверть часа назад она бы с негодованием отвергла это нехитрое средство: стоит только представить, как уродливо будет топорщиться пластырь из-под тоненьких ремешков! Но теперь ей было все равно. Ясно ведь, что Славик, новый перспективный ухажер, ради свидания с которым она так старательно наряжалась, будет пялиться совсем на другие участки тела… Или нет? Возможно, девушки с пластырем на ногах вызывают у него отвращение. Еще и не такое бывает: Вадик, вон, оказывается, видеть не мог, как женщина ест суп. Предупредил бы хоть, козел. Ради твоей «Ауди» и отцовской дачи в Серебряном бору вполне можно было бы обойтись без супа… Все лучше, чем, стиснув зубы, терпеть страстное сопение Бобы, для которого на территории любого девичьего тела существовало лишь одно привлекательное место: задница. Прочие отверстия казались ему милым, но необязательным анатомическим излишеством. Вспомнить тошно…
Вита ковыляла по Ветошному переулку и почти брезгливо перебирала в памяти имена и физиономии бывших и потенциальных кавалеров. Следовало признать, что ее мелкооптовая торговля собой пока не принесла ни одного мало-мальски удовлетворительного результата. Удовольствия от всего этого было куда меньше, чем требовало ее ненасытное от природы тело. Но даже если предположить, что удовольствие в таком деле – не главное… Все равно ничего хорошего! О брачных перспективах и речи пока не шло. Многочисленные обещания совместных поездок на заграничные курорты до сегодняшнего дня оставались источником горчайших разочарований. Даже тряпки приходится покупать на свои – за редким, как оргазм, исключением. Об избавлении от бессмысленной секретарской работы и тупой институтской зубрежки пока и мечтать не приходилось. Хоть бы один урод допер, что… А, хули толку ныть, ты лучше думай, подруга, как быть со Славиком? Дать ему сегодня или еще жопой покрутить, чтобы ценил выше? И ведь никогда не угадаешь, как лучше… Блин, ну почему все так сложно?!
Все бы ничего, мое близкое знакомство с типичной представительницей рода человеческого вряд ли можно было назвать шокирующим. Я примерно представляю себе, как живут, о чем беспокоятся и к чему стремятся люди, в том числе и глупенькие, алчные юные девочки, вроде Виты. В этом смысле удивить меня непросто.
И все же именно в тот миг я сделал потрясающее открытие – совсем иного, правда, свойства. Под толстым слоем дрянного хлама я, к удивлению своему, обнаружил чуткое, храброе сердечко, поверхностный, но живой ум, пылкое воображение и такой запас дикой, звериной тоски, что содрогнулся. Словно бы заглянул в глаза ребенка, заживо погребенного в фамильном склепе, среди урн с прахом нескольких тысяч поколений предков, которые, все как один, жили нелепо, неумело, недолго и умерли, как распоследние идиоты, так и не попробовав сделать первый настоящий вдох. Дни идут, а Крысолов с дудочкой, лукавый волшебник, на которого одна надежда, все не приходит. И, пожалуй, теперь уже не придет. Поздно, проехали.
Ф
110. Фаро
Он вездесущ, посещает все воды.
«Стой смирно! – рявкнул я на себя. – Только девочку напугаешь. Или того хуже, внушишь ей напрасные надежды…»
Худо-бедно, но я обуздал свой первый порыв. Не помчался на другую сторону улицы, не стал хватать за руки прекрасную, глупенькую Олив Ойл, поостерегся расточать обещания иной, удивительной, волшебной участи. Оно и к лучшему: ничего выдающегося я сейчас не смог бы для нее совершить. Ключник – по крайней мере, начинающий, вроде меня, – не может действовать, когда ему заблагорассудится. Только по вдохновению, по велению свыше, или сниже, или еще откуда-нибудь, но не по собственной воле – увы.
Вита проковыляла мимо меня и скрылась за углом, а я отошел в сторону, прислонился спиной к прохладному камню нежилого, страшного, как гигантский гнилой зуб, дома. Такие, брат, дела. Такой вот у нас фотоаппарат имеется. Когда-то ты уже им пользовался, помнишь? С трудом припоминаешь? Это ничего, у нас с тобой теперь все будет именно «с трудом», ибо предстоит нам вытаскивать живых, трепетных рыбок из поросшего тиной стоячего пруда. И учти: очень, очень немногих сумеем вытащить мы с тобой. А для прочих навсегда останемся несбывшимся обещанием, пугающей, прекрасной сказкой, смутным предрассветным сном. Ясно тебе? Надеюсь, что ясно…
Кое-как приведя себя в равновесие, я вырулил на Никольскую и продолжил свои занимательные штудии. В течение часа успел побывать нетрезвым учителем географии из Рязани, по примеру Венички Ерофеева рвущимся на Красную Площадь; юным солдатиком, впервые с момента призыва отпущенным в увольнение и теперь с наслаждением поедающим пятую по счету порцию мороженого «Лакомка»; озабоченной семейной дамой сорока с лишним лет; тринадцатилетним подростком, только что спустившим в игральных автоматах украденную у матери сотню; умненькой, некрасивой учительницей музыки, мучительно размышляющей об ужасах орального секса; величественной старухой в фальшивых бриллиантах, шествующей к месту проведения тайного спиритического сеанса, – после этого переживания я почел за благо объявить перерыв, ибо вымотался. Временно пришел в негодность. Оставалось одно: свернуть в ближайший бар и заказать «Маргариту», уповая, что «счастливый час» еще не закончился, а значит, мне принесут целых два коктейля.
Вот и славно. Я, пожалуй, действительно заслужил передышку. Невелико удовольствие то и дело обрастать чужой плотью и судьбой. Тот, прежний, Макс – он тоже не слишком любил это развлечение. Не горел желанием вспоминать, что всякая человеческая жизнь похожа на сокровище, погребенное в болотной трясине. Но он-то, в отличие от меня, вероятно, не имел ни малейшей надежды изменить сей поганый факт.
