Ну вот, записал. Что дальше?
А дальше – чистый, ничем не замутненный восторг. Начало нового изумительного дня, роскошная аскеза холостяцкого утра: огненные и ледяные струи воды в душе, аромат сандаловой палочки в коридоре, стакан лилового виноградного сока, тревожащий ноздри кофейный дурман, полосатый шезлонг на балконе, игра в жмурки с солнечными зайчиками. Мне много не надо: довольно и того, что я есть пока, дышу, осязаю, обоняю, вижу, не понимаю ни черта, но знаю откуда-то, что так и надо. Такая уж у меня сейчас счастливая, глупая полоса наступила в жизни, которую я люблю с неистовой, бесшабашной страстью неофита.
После первой чашки кофе пытаюсь собраться с мыслями. Дурная работа: эта мелкая сволочь разбегается врассыпную. Обрывки мнений, суждений и выводов щекочут дальние окраины моего сознания, дразнятся, хихикают, как бесенята.
События, вплетенные в пеструю ткань моего бытия, и правда не поддаются удовлетворительным объяснениям, не переводятся на привычный телеграфный язык: «да – да – нет – да», поскольку не могут быть описаны при помощи точек и тире, данных нам свыше.
Я – капля, пролившаяся из общего котла, переполненного причудливой смесью сомы и помоев. Куда именно я выплеснулся: в небеса или на грязный асфальт; суждено ли мне стать облачной пылью, крошечным сияющим кристаллом льда или неприметным глазу грязным пятном, стремительно испаряющимся под лучами полуденного солнца, – поживем – увидим. В любом случае менять что-либо уже поздно, да и ни к чему. Я – дурак по определению, а судьба, по определению же, умница, красавица, круглая отличница боевой и политической подготовки. Ей, понятно, виднее.
115. Фу-син
Фу-сина изображают в одеянии гражданского чиновника с развернутым свитком в руках, на котором написано: «Небо ниспосылает счастье».
Я же подбиваю бабки.
Направление, вероятно, по-прежнему юго-запад. То ли конечный пункт, то ли станция пересадки именуется Schцnefing. Сколько бы я ни шлялся туда во сне, это, кажется, делу не поможет. Придется притащить туда всю свою тушку, целиком: бледную шкуру, каменные от ужаса потроха, взъерошенные перья. Иначе почему-то не катит.
Ладно. Есть, сэр. Будет исполнено, сэр. Чай, твоя душенька довольна?
Душенька не то чтобы так уж довольна, но держится молодцом. Поехали дальше.
Зачем нужен фотоаппарат, я, кажется, уже разобрался. Погружение в чужие шкуры, чужие судьбы, чужие дремотные существования – малоприятная, но, вероятно, обязательная дисциплина для того, кто вознамерился получить диплом по загадочной специальности «Ключник». Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий
[9]
, если внутренние либерал и гуманист вдруг объединятся да сдуру решат, будто я не должен вмешиваться в чужую жизнь, которая, как правило, до одури проста, но, что греха таить, на некоторых участках чрезвычайно приятна, мне будет полезно иметь в виду, что я – благо. Потому хотя бы, что человеческое существо не имеет права на простоту. Простота действительно много хуже воровства, простота – это вооруженное ограбление самого себя. Фальсификация, симуляция жизни. Осквернение могилы из плоти, в которой покоится бессмертное существо. Исходящий от него запах гниения не оставляет надежды.
Так?
– Примерно, – равнодушно кивает мое отражение из маленького круглого зеркальца, помещенного на балконной стене не иначе как в качестве установки для беспрепятственного размножения солнечных зайчиков.
Кажется, мы начинаем приходить к согласию.
116. Фэнхуан
…слово фэн <…> первоначально было обозначением <…> посланца небесного владыки.
Я на взводе, а значит, самое время воспользоваться давешним советом Франка. Спускаюсь во двор, сажусь в машину. Медленно (иной темп в будний день в центре Москвы невозможен) проползаю несколько кварталов, петляю по переулкам. Успокаиваюсь.
Приведя себя в приемлемое состояние, нахожу свободное место в тени, паркуюсь. Сижу, не трепыхаюсь, не думаю ни о чем, а словно бы шарю в собственных потемках, ощупываю свои тайные швы, обыскиваю себя: что там?
Ключ, что ж еще?
Я чувствую его иррациональную, нежную тяжесть. Ключ ворочается в груди, как крошечное дополнительное сердце. Кровь моя уже приобрела, наверное, едва заметный металлический привкус. Возможно, со временем она окрасится в изумительный бирюзовый оттенок медного купороса. Никаких возражений: подобная смена биохимической концепции кажется мне эстетически приемлемой…
С ленивым удивлением браню себя за легкомыслие. Что за детство в жопе заиграло: кровь у него, видите ли, цвет поменяет… Кому какое дело до окраски компота, сваренного из твоих потрохов, чучело? Ты бы лучше спросил себя: не пришло ли время учиться открывать двери? Там, в Нижнем Городе, у тебя неплохо получилось. Ну и?.. Я жду продолжения. Одного фокуса маловато будет.
Распекать себя мне помешали звуки шагов. Ритмичный цок каблучков, тишайший скрип кожаных подошв. Приглушенный до шепота женский голос вдруг произнес над самым моим ухом:
– Тут вот ведь что. Мало кому удается вести себя во сне как наяву. И уж тем более наяву – как во сне…
Ни фига себе заявление! Это что же за прохожие такие снуют по замоскворецким переулкам?
Выглядываю. Вижу поспешно удаляющуюся от места моего привала парочку. Высокий мужчина в летнем костюме из светлого льна и миниатюрная блондинка в полупрозрачном оранжевом сарафане. Я хотел было выскочить из машины, догнать, остановить, увидеть их лица, расспросить – сам не знаю о чем. Словно почуяв мое намерение, женщина оборачивается, дружески мне подмигивает, демонстративно прижимает палец к кукольным губкам. «Кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест», – явственно слышится мне детская дразнилка, хотя ни слова не было сказано вслух. Ее спутник, кажется, укоризненно качает головой, но на мгновение останавливается и тоже оглядывается на меня. Я успеваю разглядеть бледное лошадиное лицо, коротко подстриженную «профессорскую» бородку, тонкие, но яркие губы. Потом парочка исчезает за углом, а я вспоминаю, что уже встречал их – где-то, когда-то. В иной какой-то жизни, в несбывшейся вероятности, по ту сторону «было» и «не было».
Рецепт, однако, мне выдали отменный. Вести себя во сне как наяву, а наяву – как во сне. Иногда у меня это получается, более или менее случайно. А надо бы, наверное, чтобы это стало единственным способом бытия…
Повинуясь внезапному порыву, покидаю машину. Медленно бреду по тротуару. Украдкой посматриваю по сторонам: мне надо бы убедиться, что мир вокруг дрожит, течет и ежесекундно меняется, как это часто бывает во сне, но я опасаюсь, что… Стоп. Опасаться нельзя. Опасения – не та роскошь, которую ты можешь себе позволить. Поэтому просто иди. И старайся оставлять на теплом, дряблом, подтаявшем асфальте радужные, перламутровые, сияющие следы – не потому, что ты такой уж великий герой, просто тебе часто снится, что… Ага. Вот и молодец. У тебя почему-то получается. Дуракам счастье.
