Впрочем, не такой уж он был безумец, этот повелитель Ордена Могильной Собаки! Конечно, он шел очень странным путем. Но, если верить историческим хроникам, кои я пудами поглощал на досуге, мало кто из Древних Магистров мог похвастаться банальностью избранного пути.
Итак, господина Анноха чрезвычайно занимала проблема жизни после смерти. Не только там, где я родился, но и здесь, в Мире, никто толком не знает ответа на вопрос: а что, собственно, будет с нами, когда мы умрем? Есть лишь невообразимое множество гипотез, туманных, ужасающих и соблазнительных, но ни одна из них не имеет большой ценности для того, кто не обучен принимать чужие слова на веру.
Разумеется, интерес узника камеры 5-хох-ау к бессмертию не был сугубо теоретическим. Тутошние Магистры, надо понимать, ребята серьезные и время свое зря не тратят.
Насколько я понял, сэр Аннох прилагал невероятные усилия, чтобы и после смерти продолжить привычное земное существование в милом его сердцу человеческом теле. Проще говоря, он желал воскреснуть. Я не сомневался, что дядя изобрел некий хитроумный способ вернуться в мир живых. А потом умер. В этой самой камере за номером 5-хох-ау.
Победители вовсе не собирались убивать его. Насколько мне известно, они вообще весьма неохотно убивали своих врагов, полагая, что всякая смерть — событие необратимое. А Орден Семилистника руководствуется теорией, согласно которой необратимых событий должно происходить как можно меньше. Так надо, чтобы Мир стоял крепче, — что-то в этом роде… У меня пока не было времени как следует разобраться в хитросплетениях местной эсхатологии.
Тем не менее Великий Магистр Махлилгл Аннох умер. Это не было самоубийством в привычном смысле слова. Думаю, его смерть была чем-то вроде «лабораторной работы», необходимой для его изысканий.
Тот факт, что стены Холоми — самая непроницаемая преграда для магии любой ступени, не внушал мне оптимизма. Напротив, вынуждал предположить, что посмертное существование сэра Анноха ограничено стенами его камеры. Очевидно, сожительство с покойником не слишком благоприятно сказывалось на здоровье соседей мертвого Магистра. Получается, что заточение в этой камере становилось особой разновидностью смертной казни. Я решил, что это нехорошо. Несправедливо. Заключенный в этом смысле особенно беззащитен. Он ведь не может по собственной воле сменить место жительства, даже если чувствует, что это нужно сделать немедленно. Не хотел бы я оказаться на их месте… Впрочем, уже оказался.
Ночь я скоротал за чтением очередного тома «Энциклопедии» Манги Мелифаро, каковая, по счастью, имелась в тюремной библиотеке. Ничего сверхъественного не произошло, разве что меня снова щекотали чьи-то внимательные глаза. Они были еще более назойливыми, чем вчера. Несколько раз я слышал тихое сухое покашливание, больше похожее на слуховую галлюцинацию, чем на настоящий звук.
Под утро появилось новое странное ощущение: собственное тело казалось мне твердым, как скорлупа ореха. Настолько твердым, что даже привычную уже щекотку я воспринимал не как прикосновение к коже, а как едва заметное сотрясение окружавшего меня воздуха. Это было не слишком приятно, но я чувствовал, что невидимое существо, следившее за мною всю ночь, довольно еще меньше. Его недовольство отчасти передалось мне — еще немного, и я начал бы укорять себя за то, что не даю обладателю тяжелого взгляда щекотать меня сколько душе угодно. Экая, дескать, душевная черствость и неуважение к чужим желаниям!
Никакой оригинальности в моих попытках объяснить происходящее не обнаруживалось. «Может быть, это просто мнительность? — раздумывал я. — А возможно, Джуффин наложил на меня некое оберегающее заклятие, а я и не заметил? С него бы сталось! А вдруг положение спасает тот факт, что я — существо из другого Мира, какой-никакой, а инопланетянин?»
В общем, я так устал от всего этого, что отправился спать, едва дождавшись наступления утра. «Интересно, как течет время для бедняги Лонли-Локли? — подумал я, засыпая. — Скучно ему там небось. И жрать, наверное, хочется. Во влип мужик!»
Зато мне скучать больше не давали. Не дали мне даже выспаться. Был полдень, когда меня разбудило знакомое ощущение щекотки. Я был потрясен. Неужели это существо, чем бы оно ни было, способно действовать и днем? Хотя — почему, собственно, нет? Все самое страшное, чему я был свидетелем за время своей жизни в Ехо, случалось именно днем. Возможно, уверенность, что кошмары подстерегают нас только по ночам, — глупейшее из человеческих суеверий, родившееся в ту далекую эпоху, когда наши предки окончательно утратили способность ориентироваться в темноте.
Умывшись и выпив кувшин камры, я снова принялся рассуждать. Мои предшественники умирали только по ночам. Совпадение? Или причина еще проще: они умирали по ночам, потому что спали по ночам, как все нормальные люди. А из-за меня местной нечисти приходится менять установившийся режим работы… Ох, я ничего не знал наверняка!
Но больше всего меня сбивала с толку собственная невозмутимость: я почему-то по-прежнему ничего не боялся. Ни того, что уже происходило, ни того, что, теоретически говоря, могло бы случиться. Откуда-то у меня появилась дурацкая уверенность, что ничего плохого со мной не произойдет. Ни здесь, ни в любом другом месте. Вообще никогда! Героизм, граничащий с маразмом. Еще совсем недавно я ничем подобным не страдал… Может быть, секрет храбрости — мой «магический кукиш», надежно припрятанный сэр Лонли-Локли? А может быть, тому, кто мной интересовался, было выгодно иметь дело с недальновидным храбрецом? И он незаметно поднимает мне настроение?
Как бы там ни было, больше в тот день я не заснул. До сумерек наливался камрой и читал возлюбленную свою «Энциклопедию», умнея с каждой строчкой.
Уже потом я понял, что события развивались в полном согласии с традициями волшебных сказок. В первую и вторую ночь меня лишь слегка дразнили. А настоящие ужасы, как и положено, откладывались на «роковую» третью ночь.
Начать с того, что с наступлением сумерек на меня навалилась тяжкая сонная одурь. Это было более чем странно, поскольку на закате я обычно испытываю прилив бодрости — вне зависимости от того, как прошел день. Но сейчас приходилось бороться с сонливостью — без особого успеха.
Я попробовал испугаться, посулив себе красочный набор кошмаров, которые, несомненно, подстерегали меня по ту сторону закрытых век. Бесполезно! Не помогала даже мысль о грандиозном позоре, который ожидает меня в случае провала. Колкости Мелифаро, снисходительные утешения Джуффина и, как апофеоз, презрительно поджатые губки леди Меламори. Не помогло даже это. Блаженная дрема наваливалась на меня, как мягкая подушка, ставшая орудием ласкового душителя. Еще немного, и я бы заснул.
Положение спасла бутылочка с бальзамом Кахара. Счастье, что я догадался взять ее с собой. Выпить пришлось немало. Но я не жалуюсь: бальзам Кахара — не только мощное тонизирующее средство, но и обалденно вкусная штука.
Позже Джуффин объяснил, что, выпив бальзама, я спровоцировал того, кто за мной охотился, на поспешные действия. Дескать, он решил, что, если уж я применяю для самозащиты магию всего-то восьмой ступени, меня не стоит считать серьезным противником. Моя кажущаяся беспомощность вынудила таинственное существо принять самое опрометчивое решение за всю свою странную жизнь.
