— Жены, например, — подбросил дров в огонь еретик.
Шевалье перекрестился — второй раз за день.
И вдруг я понял, что разбит. Конечно, я сейчас могу рассказать, как мы строим Гуаиру. Как распределяем землю, как пытаемся убедить «инфлиес», что брак — это таинство, а не случайное сожительство, как учим их управлять миссиями.
Рассказать — но не убедить.
Для сьера Гарсиласио, отравленного протестантским ядом, Гуаира — ересь. Для шевалье — замок, превращенный в коровник.
Отец Мигель умел убеждать — даже таких, как эти двое.
Я — не он.
Сьер де ла Риверо удовлетворенно потер руки, празднуя победу. Хотелось осадить этого мальчишку, но внезапно я ощутил страшную усталость. Гуаира далеко, слишком далеко, дальше, чем Город Солнца и Остров Утопия. Здесь все иначе.
— Поэтому очевидно…
Сьер еретик встал, гордо расправил плечи, явно готовясь к произнесению победной речи. И тут я заметил, как у шевалье сама собой отвисает нижняя челюсть. Я даже не успел удивиться. Дю Бартас вскочил, молниеносным движением поправил воротник камзола…
— Калимера, синьоры!
Суровый голос прозвучал со стороны дверей. Я оглянулся.
На пороге стояла Артемида.
Что значит увлечься догматическим спором!
— Синьорина! Позвольте приветствовать… — Шевалье изящно поклонился, попытавшись по последней французской моде махнуть шляпой, но в последний момент сообразил, что его шляпа лежит на груде вещей. — Ваш приход, синьорина…
Василиса окинула дю Бартаса оценивающим взглядом, подумала, не без сожаления вздохнула и направилась прямиком к сьеру римскому доктору.
Тот встал и потупил взор, начисто забыв о приготовленной инвективе. Артемида, не говоря ни слова, взяла сьера еретика за руку и двинулась к двери.
— Плащ! Синьор де ла Риверо, плащ! — вскричал шевалье, но тот даже не оглянулся. Оглянулась Василиса. Дю Бартас осекся и принялся задумчиво поглаживать бородку.
— Иногда мне кажется, что я уже старею, — наконец проговорил он. — Мой дорогой друг, а нет ли у нас хотя бы глотка вина?
— Увы…
Пикардиец совсем пал духом.
— Бог мой, я как будто снова дома!
В его руках очутился знакомый потрепанный томик, зашелестели страницы.
— Дорогой де Гуаира! Положительно сей неведомый пиит знавал подобные минуты! Вот, к примеру.
Дю Бартас закатил глаза и завел мрачным голосом:
Свожу концы с концами еле-еле:
Залез в долги я по уши опять.
Пришли взаймы мне хоть пистолей пять
До пятницы на будущей неделе!
Я с воскресенья безнадежно пуст,
И кошелек мой тем же самым болен.
Пришли взаймы хотя бы пять пистолей,
Коль есть в тебе хоть капля добрых чувств!
Его голос креп, наполняясь живым, искренним пафосом. Славный шевалье явно знал, что такое пустой кошелек и пять пистолей взаймы.
Жениться с горя? — Лучше лечь в могилу!
Пришли мне хоть пистолей пять взаймы!
Фортуна-потаскушка изменила —
Я просто чудом избежал тюрьмы…
Что делать мне? — Схватить перо осталось
И написать тебе: читай с начала!
— Не в рифму! — не удержался я. — «Осталось» — «с начала» — даже не ассонанс.
— Зато правда! — отрезал дю Бартас и тяжко вздохнул. Мое сердце не выдержало. Я взял с лавки плащ, надвинул на брови «сахарную башку».
— Ждите, мой друг! Схожу на охоту. Должны же здесь пить вино!
— О-о! — Пикардиец даже подскочил на месте. — Вы истинный друг, де Гуаира! Однако же не помиловать ли нам нашего попа? На дворе изрядный холод! Пусть лучше под лавкой сидит.
Я оценил его доброе сердце.
* * *
Шторм поутих. Седые волны по-прежнему захлестывали берег, но ярость уже ушла. Вода медленно отступала, обнажая черные, поросшие рыжими водорослями скалы и разбитый причал с обрывками мокрых веревок от исчезнувших в пучине лодок.
Я поднялся на высокий обрыв и глубоко вдохнул холодный сырой воздух.
Это еще не смерть, ягуар!
Гнев и растерянность уходили, словно смытые беспощадными тяжелыми волнами.
Меня никто не предавал. Общество не обязано давать отчет таким, как я. Тайна есть тайна, особенно если один из братьев становится изменником. Итак, есть приказ, есть человек, приказ получивший. А все прочее — от лукавого.
Это задание — не самое трудное. И не самое страшное.
В Риме хотят знать, что поделывает предатель Полегини? Куда исчез Нострадамус из Флоренции?
Они узнают. Узнают — и хватит об этом!
Я спустился ниже, к подножию холма, где возле невысоких голых маслин темнели неказистые рыбацкие мазанки. Вино здесь, конечно, найдется. А вот брат Азиний…
Брата Азиния я нашел неподалеку от причала. Попик был не один. Рядом с ним переступал с ноги на ногу худой чернявый мальчишка в дырявом каптане и огромной феске, налезавшей на нос. Оба они были очень заняты. Бывший регент что-то ворковал, склонившись к самому уху своего юного спутника, а тот слушал, разинув рот.
Я отвернулся.
* * *
Ночью меня разбудила какая-то возня. Негромко чиркнул кремень, зажигая жир в светильнике.
— Синьора! Синьора! Куда вы?..
Их было трое.
Сьер де ла Риверо, мрачный, растрепанный, с соломинками в темных волосах, сидел на лавке, глядя в темное окно. Суровая Артемида, схватив ополоумевшего шевалье за руку, тащила беднягу к двери.
Брат Азиний пребывал в нетях.
— Де Гуаира! — отчаянно закричал дю Бартас, цепляясь за притолоку. — Мне, кажется, доведется ненадолго отлучиться!.. Синьора, синьора, смею вам заметить, что я отнюдь не владею греческим!
Я сочувственно поглядел на сьера римского доктора. Тот нахмурился, сделав вид, что разглядывает носки своих изрядно запачканных сапог.
Оставалось потушить свет и поудобнее укрыться амстердамским плащом. К счастью, поутру мы уезжали. Синьор Канари обещал дать проводника, трех коней и ослика — для брата Азиния.
