— Эй-эй! — запоздало вскричал дю Бартас. — Это наш поп!
— Стойте! Стойте! — вторил ему сьер еретик. Поздно!
Поп был уже не наш. Свистнул аркан. Один из всадников резко дернул рукой…
— Ай-а-а-а-я-я!
Бросок был точен — петля упала сверху, захлестнула, потащила вниз, прямо на острые камни.
Я оказался на дороге как раз, чтобы успеть увидеть уходящих рысью всадников и жалкого червя, волочившегося за ними на веревке.
Червь извивался.
* * *
— Вы должны ему помочь! Вы обязаны! Я покосился на сьера римского доктора без всякой симпатии.
— Вы отвечаете за него!
Хотелось спросить, что делал он сам, пока ополоумевший дурак расточал цветы своего красноречия, но ругаться не хотелось.
— А может, и без попа обойдемся? — задумчиво проговорил дю Бартас. — Хотя… Жалко! Говорят, эти басурмане сажают всех христиан на кол!
Кажется, шевалье перечитал мессера Боплана.
Я поглядел на пустую дорогу. В нескольких милях отсюда, за облепившим крутые склоны лесом, Бахчисарай. Значит, недоумка следует искать именно там, в столице Малой Татарии, именуемой также Крымом.
Еще и эта забота! Будто бы иных мало!
— Хорошо. Найдите проводника.
После Истанбула Бахчисарай казался истинным сараем.
Единственная узкая улица — и глухие заборы, над которыми темнели острые скаты черепичных крыш. Толстые иглы облупившихся минаретов, голубые, потемневшие от времени и дождей купола, грязные арыки, откуда несло сыростью и вонью…
Где ты, «Тысяча и одна ночь»?
Солнце было в зените, а до заката предстояло много дел. Так много, что я решил слегка побеспокоить сьера римского доктора. На постоялом дворе, куда мы направлялись, наверняка найдется кто-нибудь, говорящий по-итальянски.
Вот пусть и расскажет сьеру Гарсиласио, где искать речку Каллапку!
* * *
— Гость — дар Аллаха, Адам-эфенди! Прошу, отведайте кофе!
Ибрагим-ага, местный кадий, сносно изъяснялся по-гречески. Кофе нам подали в маленьких чашечках размером с наперсток. Пить было неудобно, сидеть — тоже. В небольшой обвешанной яркими коврами комнатке не оказалось ни стула, ни скамьи. Пришлось поджимать ноги и устраиваться на корточках, подражая хозяину.
— Был ли легок ваш путь, уважаемый Адам-эфенди? Поистине Аллах, великий и милосердный, явил вам великую милость, переправив через столь неспокойный ныне Понт! Недаром море это все чаще называют Черным, ибо темны его волны и глубока пучина.
Даром Аллаха и Адамом-эфенди я стал всего за один дукат, врученный привратнику. Но внимательный и чуть насмешливый взгляд городского судьи предвещал куда более крупные траты.
— Надеюсь, вам понравился наш Кырым? Вот уж поистине земля, благословенная Аллахом! И не только красотой гор и долин славен он, но и порядком, о котором столь печется Ислам-Гирей, наш Пресветлый хан, да продлит Аллах его дни! Поистине даже девственница с золотым кувшином на голове может без всякой опаски пройти от Кафы до Ор-капе!
Я кивал, прихлебывая черный горький напиток и мысленно сочувствуя упомянутой девственнице. Тащить на голове золотой кувшин пару сотен миль! Да поможет ей Аллах!
— Посему и стоит стража на дорогах, взыскуя порядка. Ибо многие лихие люди тщатся нарушить благоденствие, вкушаемое подданными Пресветлого!
Разговор медленно, истинно по-восточному сворачивал в нужную колею, ведущую прямиком к сидящему в городском зиндане брату Азинию.
— Конечно же, ни вы, уважаемый Адам-эфенди, ни спутники ваши ни в чем не виновны. Однако по неведению своему один из них не учел, сколь не любят здесь проклятых «понтико», этих гнусных разбойников, да проклянет их Аллах!
У развалин Топе-Тархана не любили турок. Здесь же косились на греков, особенно на «понтико» — вольных мореходов, шнырявших на низкобортных баштардах вдоль побережья. А на тех, кто поднимал ослиный крик на большой дороге, — в особенности.
Феска и темный каптан вкупе с неуместным рвением сыграли с бывшим регентом злую шутку.
— У меня нет сомнений, уважаемый Адам-эфенди, в истинности ваших слов, но следствие может изрядно затянуться…
Его глаза лучились добротой, на губах играла ласковая усмешка.
— Нидерландскими дукатами возьмете? — поинтересовался я.
Кадий вздохнул, явно сожалея о грубости и бесцеремонности своего уважаемого гостя.
— За последний год дукаты со стрелком упали в цене. Говорят, кяфиры-голландцы кладут в них слишком много серебра…
Я постарался улыбнуться как можно любезнее.
— Могу разменять. Говорят, Аслан-бек, начальник городской стражи…
— Не надо, — твердо ответил судья уже без всякой улыбки. — Мы же с вами культурные люди!
* * *
Бац!
— Три! — печально констатировал шевалье. — Нет, уже четыре!
Бац!
Его камзол был разложен прямо на глиняном полу, плащ пристроился рядом, сам же доблестный пикардиец ловко орудовал ножнами шпаги, поражая врагов.
— И откуда они только берутся? Поистине, дорогой де Гуаира, лучше выйти на бой с испанской пехотой, чем… Бац!
— Промазал! Ну и местечко!
Караван-сарай, где нам довелось остановиться, оказался и вправду не самым уютным уголком. Холодно, сыро, мутный свет из маленьких, похожих на бойницы, окошек. Ну и, конечно, полчища врагов, которых с переменным успехом разил шевалье. Они были всюду — на старых кошмах, устилавших пол, на молитвенных ковриках, уложенных возле восточной стены, и даже на потолке. Во всяком случае, один из негодяев — маленький и черненький — прыгнул на мою шляпу в первый же миг, лишь только я успел переступить порог.
Ко всем неприятностям прибавилась еще одна. Никто в этом забытом Аллахом заведении ничего не слыхал о реке с названием Каллапка. Эту печальную новость мне сообщил шевалье. Сьер еретик, не изволив меня дождаться, отправился на прогулку.
— К фуриям пошел, — глубокомысленно предположил дю Бартас.
— К к-кому?
— Ну-у… — Пикардиец явно смутился. — Это я так поэтически выразился, мой друг. Слыхивал я, что в басурманском раю праведников ублажают некие девы, прозываемые…
— Гуриями, — вздохнул я.
— Да какая разница! Не хочу сплетничать, но на этой улице находится некий дом, который легко узнать по зеленой двери…
