Я машинально лизнул испачканную руку, повинуясь какому-то дремучему инстинкту, приказывающему детям тянуть в рот всякую незнакомую гадость, и только потом понял, что это была кровь Дорота — горькая и ароматная, как абрикосовая косточка. Несколько секунд моя бедная голова пыталась обработать эту информацию. Потом я решительно пресек сумбурную умственную деятельность и сосредоточился на ощущениях. Тяжелая горячая волна поднималась откуда-то из самой глубины моего тела. Она мягко, но безапелляционно заявляла свои права на меня, и мне оставалось только одно: позволить этой безжалостной силе унести меня туда, куда она сочтет нужным…
Наконец закружившей меня стихии надоела эта странная игра и она милосердно выбросила свою новую игрушку на берег действительности — того, что могло, по крайней мере, хоть как-то сойти за действительность!
Я открыл глаза и огляделся по сторонам. В первую очередь убедился, что рукоять засевшего в моей груди меча снова стала невидимой и неосязаемой. Вот и славно: все это слишком напоминало любительский спектакль о приключениях живых мертвецов, со мной, любимым, в главной роли…
Но теперь все было в порядке. Я сидел в красном кресле и крепко сжимал в левом кулаке хвост Дорота — гладкий розовый шнурок плоти, все еще живой и почти всемогущий. Волшебный хвост большеголовой мыши, последнего мышиного короля этого Мира. Теперь я откуда-то все знал о Дороте и о служивших ему манухах, о Красной пустыне Хмиро и о древней магии Уандука, грубой и зловещей одновременно. Все выглядело так, будто я знал эти причудливые факты всегда — во всяком случае с детства, как алфавит или таблицу умножения. Просто забыл ненадолго, а теперь опять вспомнил, так что все в порядке…
В частности, я знал, что Дорот родился в самом сердце Красной пустыни Хмиро много тысячелетий назад и покинул ее, так и не оставив потомства, не по собственной воле, а по приказу молодого, взбалмошного Вершителя по имени Мёнин, решившего вдруг приняться за суматошное коллекционирование всех чудес Вселенной… Манухи же были потомками маххов, малочисленного древнего племени заклинателей грызунов, проклятого всеми мышиными королями Уандука поочередно. Согласно проклятиям, земли, окружающие поселения маххов, всегда оставались бесплодными, дети наследовали лишь худшие качества родителей, а добрые поступки никогда не вознаграждались по достоинству. Даже король Мёнин, охотно принявший помощь этих несчастных, не осыпал их милостями; все же они охотно последовали за ним, посчитав, что удача Вершителя может оказаться сильнее проклятий. Так оно и было — до поры до времени…
Но, кроме этих малоинтересных исторических подробностей, я знал все, что требовалось, чтобы спасти своих тряпичных девочек и всех остальных. Сейчас только это и имело значение.
Безжизненное тельце Дорота по-прежнему неподвижно лежало на полу. Я не стал его поднимать: мне не хотелось к нему прикасаться.
Я обернулся к Лонли-Локли.
— Давай, Шурф, распаковывай наши сокровища.
Все-таки парень был самым совершенным существом во Вселенной! Все это время он тихо просидел на черном кожаном диванчике в глубине холла, не напоминая о своем присутствии ни звуком, ни движением, кажется, даже не дышал. А стоило дать ему задание, тут же принялся деловито разворачивать свертки.
— Теперь ты знаешь, как их спасти? — наконец спросил он.
Я кивнул и достал из кармана Мантии Смерти игрушечную белую собачку.
— Ты будешь первым, милый, — сообщил я своему любимцу. — Извини, но я родился и вырос в ужасном месте, где принято ставить эксперименты на собаках и только потом браться за людей. Зато ты станешь живым раньше всех — тоже преимущество, если задуматься!
Я положил игрушку на мраморный столик под зеркалом, пошарил в карманах и с радостью обнаружил, что крошечный кинжал, выданный мне в первый день службы, все еще при мне. Очень кстати! Я осторожно отрезал крошечный кусочек крысиного хвоста, потом сделал аккуратный надрез на плюшевом животике собачки. В этот надрез я вложил все еще живую розовую крошку плоти, стараясь засунуть ее поглубже.
— Вот и все, — вздохнул я, бережно опуская плюшевое тело Друппи на пол. — Теперь нужно немного подождать. Давай отвернемся от него, Шурф. Если напряженно смотреть в глаза чуду, оно может смутиться и не произойти — просто потому, что человеческие глаза не так уж привычны к чудесам… Даже наши с тобой глаза, дружище. Даже наши…
Я спрятал хвост Дорота в карман и подошел к своему спутнику. Он деловито раскладывал тряпичные тела кукол на журнальном столе.
— Хочешь перекусить? — гостеприимно поинтересовался я. — У меня такое впечатление, что я — какой-никакой, а все же хозяин дома, так что…
— Разумеется, хочу, — Лонли-Локли был приятно удивлен. — А что, здесь и такое возможно?
Я не стал ни высказывать вслух свое пожелание, ни даже рыться в таинственной Щели между Мирами, а просто открыл дверь, ведущую на застекленную веранду. Я знал, что там стоит стол, накрытый для чаепития. Он всегда накрыт, этот замечательный стол, и чай в чашках всегда остается горячим, а клубничный пирог — свежим и воздушным.
— Прошу, — весело сказал я. — Кажется, я становлюсь похож на Кофу: чудеса чудесами, а накрытый стол всегда к моим услугам!
— Как нельзя более кстати, — одобрительно заметил Шурф, осторожно пробуя чай. — Слушай, а это вкусно!
— Да, вполне, — самодовольно согласился я. — Ты пирог попробуй. Я — патриот Соединенного Королевства, как и положено благонамеренному эмигранту, но все-таки у нас там нет клубники. А здесь она есть, и это восхитительно!
На радостях я сам откусил такой здоровенный кусок, что чуть не подавился. Пришлось проглотить его не прожевывая, но я справился и с этим. К следующей порции я приступил уже более осторожно, но мне так и не удалось по-настоящему насладиться вкусом клубничного пирога: хлопнула дверь — и мохнатые лапы визжащего от восторга Друппи со всего размаха опустились мне на плечи. Чуть ли не центнер счастливого — и совершенно невоспитанного! — белого меха навалился на меня. Мгновение спустя я лежал на полу, вместе со своим драгоценным пирогом и невесомым плетеным стулом заодно. Пес счел своим долгом наглядно продемонстрировать мне бесконечную любовь, методично облизав мой нос, сапоги и уши — все, что под язык подвернулось.
— Кажется, я начинаю сожалеть о своем добром поступке, — простонал я, пытаясь увернуться от мокрого, черного языка. — Только что ты был такой маленький, тихий и славный, а теперь… Ужас какой-то! Сидеть! Да успокойся же ты!
Может быть, я действительно Вершитель, возможно, на Темной Стороне мои слова приобретают силу могущественных заклинаний, но для моей собаки эти самые слова пока остаются тем, чем и являются на самом деле: обыкновенным набором бессмысленных звуков. Поэтому мне пришлось еще несколько минут терпеть его дружеские излияния. В конце концов Друппи все-таки убрал тяжеленные лапы с моей груди — не потому что я такой уж великий дрессировщик, просто между делом он нахально сожрал мой пирог, аккуратно слизал его остатки с моей Мантии Смерти, и ему захотелось еще…
