— Что, ты с ним вообще никогда не расстаешься, с этим пойлом? — спросил он. В его голосе была гремучая смесь ехидства и благодарности — вполне в его стиле!
— Иногда расстаюсь. Вот только что расстался, например… Отдавай назад мое имущество: ты уже такой бодрый, что смотреть противно! Только что был такой тихий, интеллигентный молодой человек… А тебе не требуется глоток этого волшебного зелья, сэр Шурф? Я знаю, что ты железный, но сегодня какой-то особенно дурацкий день!
— Спасибо, не надо, — отказался Лонли-Локли. — День действительно вполне дурацкий. Но мне-то, кажется, не с чего уставать. Строго говоря, единственное, что я сегодня сделал, — дал тебе затрещину. А это было не слишком утомительно…
Пешая прогулка по пустынным улицам Ехо оказалась не самым приятным способом скоротать время. Одного только вида заколоченных досками дверей «Обжоры Бунбы» хватило, чтобы уложить хороших размеров камень на мои сердца. Впрочем, на них уже и без того покоилась весьма солидная пирамидка, аккуратно выложенная из этих проклятых камней, которых хлебом не корми — дай полежать на человеческом сердце! Теплый ветер доносил до нас едва ощутимый сладковатый запах. Он не был похож на запах разлагающейся плоти, скорее уж на тонкий аромат каких-то незнакомых духов, но почему-то действовал на меня совершенно угнетающе. Может быть, просто потому, что на моей памяти в Ехо никогда так не пахло…
Одним словом, было совершенно ясно, что того Ехо, который я знал и любил, больше нет и, наверное, уже никогда не будет, что нам придется идти по пустынным улицам совсем другого города — возможно, все еще прекрасного, но умирающего.
Но действительность оказалась куда хуже. Когда мы повернули за угол и я увидел человеческий скелет, лежащий в луже темной тягучей жидкости, я застыл столбом, бормоча: «Этого не может быть просто потому, что быть этого не может!»
— Это анавуайна, Макс, — сказал Лонли-Локли, сочувственно уставившись на мою ошалевшую физиономию. — Пошли отсюда, у тебя еще неоднократно будет возможность насмотреться на такие вещи…
— Но почему скелет? — с ужасом спросил я, невольно ускоряя шаг. — Если бы просто мертвое тело, это я бы еще как-то понял… И почему он валяется на улице, в какой-то луже?
— А ты думаешь, что в Ехо сейчас есть желающие покинуть спасительные подвалы и заняться уборкой улиц? — мрачно хмыкнул Мелифаро. — Хорошо же ты все себе представляешь!
— Еще один скелет! — с отчаянием сообщил я, поспешно отворачиваясь от нового натюрморта. — И опять он валяется в луже… Но почему скелеты? Что, их кто-то обгладывает?
Я сам содрогнулся от этого нелепого предположения — но что еще я должен был думать?!
— Это анавуайна, — повторил Лонли-Локли. — Тело больного становится жидким. Оно постепенно утекает, как дождевая вода с тротуара. С некоторыми людьми это случается очень быстро, а некоторые живут довольно долго, утекая капля по капле. Это может продолжаться дюжину дней и даже дольше. Но конец всегда один, — он кивнул в сторону еще одного белоснежного остова. — Только кости остаются твердыми. Но одних костей недостаточно, чтобы выжить… В юности мне довелось пережить такую же эпидемию. Правда, это происходило почти за триста лет до Смутных Времен и наш Мир еще не был таким хрупким, как сейчас. Вернее, мы просто не знали, что равновесие уже пошатнулось и наши заклинания в любой момент могут заставить Мир рухнуть. Так что в тот раз выжили почти все… По крайней мере, те, у кого хватило денег, чтобы заплатить хорошим знахарям, и сообразительности, чтобы обратиться за помощью в самом начале: после того, как у больного начинает течь сердце, любые заклинания бессильны.
— Так эти лужи…
Я не договорил: все и без того было ясно — яснее некуда!
Лонли-Локли отлично меня понял: он молча кивнул и пожал плечами, словно хотел сказать, что не отвечает за необдуманные поступки каких-то непостижимых высших сил, которые не только сотворили этот восхитительный Мир, но и не поленились сочинить для его жителей пару-тройку хороших проблем, чтобы никому не было скучно!
— А здесь собралась целая компания, — угрюмо констатировал Мелифаро, показывая нам большую лужу напротив трактира «Пьяный дождь». В луже плавала добрая дюжина скелетов.
— Наверное, это была их любимая забегаловка, — вздохнул я.
— Наверное, — согласился Лонли-Локли. — У каждого свой способ прощаться с жизнью. Когда человек видит, что его тело начало течь, он может быть совершенно уверен, что скоро умрет. При этом у умирающего ничего не болит, он может передвигаться — по крайней мере, пока у него есть хоть какое-то подобие ног — и даже не теряет сознание до последнего мгновения своей угасающей жизни. Многие люди в таких случаях просто отправляются на последнюю прогулку, чтобы еще раз посмотреть на мир, который им предстоит покинуть, заглянуть в те места, где им нравилось бывать… Думаю, это правильно.
— Я бы просто сразу сошел с ума, если бы… — я суеверно запнулся, но потом снова заговорил, поскольку мне позарез требовалось выплеснуть наружу хоть какую-то часть страха и отвращения, внезапно заполнивших мое тело, словно я был пустой кружкой, в которую можно налить все что угодно. — Видеть, как твое собственное тело утекает по капле, превращается в вонючую жижу, и знать, что смерть неотвратима… — меня передернуло. — Ужас какой!
— Не так-то просто сойти с ума, душа моя! Особенно если очень хочется, — с неожиданной горечью сказал Мелифаро. — Так что и не мечтай! Обычно человек даже представить себе не может, как много он способен выдержать…
— Это как раз не повод для сожалений, — возразил сэр Шурф. — Лучше держаться до последнего… Не знаю уж зачем, но так действительно лучше!
— Это ты нам говоришь как крупный специалист в данном вопросе? — понимающе спросил я.
— Вот именно, — спокойно согласился он. — В свое время мне довелось лично попробовать оба варианта по очереди. Так что я знаю, о чем говорю… А что это там происходит?
Я уставился туда, куда показывал Лонли-Локли. У парадного подъезда невысокого жилого дома на углу улицы Хмурых Туч и улицы Фонарей стоял новенький амобилер. Вокруг амобилера околачивались несколько дюжин человек. Их внешний вид, пожалуй, мог повергнуть в глубокий шок не только меня, но и ребят покрепче. У одного из прохожих почти не было лица: растрепанные волосы кое-как прикрывали комок желеобразного месива — все, что осталось от его головы. Среди его спутников попадались самые ужасающие экземпляры: оголенные кости вместо кистей рук, пустые глазницы на лицах, все еще сохранивших человеческие черты. У одного из этих бедняг была неправдоподобно тонкая, студенистая шея, которая уже не могла удерживать голову в нормальном положении. Голова беспомощно болталась, свисая на грудь, как некий чудовищный кулон. Несколько человек выглядели пока вполне нормально, но мокрые пятна на нарядных лоохи и темные густые лужицы под ногами не оставляли места сомнениям: их дела были настолько плохи, насколько это вообще возможно.
— Старинные приятели выбрались на свою последнюю прогулку, чтобы умереть в хорошей компании — так, что ли? — с ужасом спросил я.
