«Со мной действительно все в порядке, просто дурные сны замордовали, — добавил я. — Вы же знаете, я боюсь высоты, так что все время буду на взводе, пока мои ноги не ступят на твердую землю… Ну или пока я не привыкну. Это было бы наилучшим выходом, правда?»
«Да уж», — снисходительно проворчал Джуффин. Мне показалось, что он успокоился. В конце концов, я был жив, да и говорил ему сущую правду. Ну, почти…
Попрощавшись с шефом, я снова умолк. Что-что, а проводить с Магистром Нуфлином «разбор полетов» мне уж точно не хотелось. Я был готов заплатить почти любую цену за возможность провести остаток пути в полном молчании. Но такое счастье мне не светило, конечно.
Нуфлин заговорил первым, и его голос звучал столь невозмутимо, что недавние события снова показались мне бредом больного воображения, заслуживающим немедленного забвения.
— Передай мне кувшин с водой, будь столь любезен, — вежливо попросил он. Немного помолчал и с неподражаемой царственной снисходительностью добавил: — Если уж ты все никак не можешь решиться меня убить, потрудись сделать доброе дело.
Я передал ему кувшин, старательно избегая прикосновений. Нуфлин заметил проснувшуюся во мне почти суеверную брезгливость и ответил на нее взглядом, преисполненным снисходительного любопытства.
— Напрасный труд, мальчик. Старость, знаешь ли, не заразна, — заметил он, когда я снова забился в свой угол.
Грешные Магистры, как он это сказал! Наверняка хотел, чтобы его голос прозвучал насмешливо и язвительно, чтобы каждое слово превращалось в презрительную ледяную градину и больно щелкало по моей макушке, но в последнее мгновение старик дрогнул и обрушил на меня столько боли — половины ее хватило бы, чтобы отравить воды Великого Средиземного Моря, над которым мы как раз пролетали!
Сначала мне показалось, что пошел мелкий дождь, и только потом я понял, что плачу. Вдруг вспомнил, что однажды в раннем детстве очень хотел зареветь, когда — подробности жирным нефтяным пятном вдруг всплыли на поверхность моей памяти — выяснил, что все люди непременно стареют и умирают.
Но тогда я не смог заплакать — впервые в жизни. До этого момента громкий требовательный рев исторгался из груди по любому поводу и быстро приносил облегчение. Я понял, что все эти годы носил в своем сердце маленький горький комок отчаяния. Старался запрятать его как можно дальше, то и дело переупаковывал в очередную спасительную философскую систему, сулившую смутную надежду на бессмертие, — а что еще делать, если избавиться от этого источника неизбывной тоски было не в моих силах?
И вот теперь наконец пришло время по-детски выплакать эту боль и принять свою судьбу, которая, вопреки моей тайной уверенности в собственной исключительности, была почти точной копией всякой человеческой участи.
— Старость заразна, и смерть заразна. Судьба заразна, — пробормотал я сквозь слезы, а потом внезапно успокоился и добавил, смутно удивляясь твердости собственного голоса: — Но в одном вы правы, прикосновения тут ни при чем. Все мы больны старостью и смертью — с рождения, тут уже ничего не попишешь… С чего вы решили, будто я стану вас убивать? Я не могу держать на вас зла — просто потому, что знаю, от какого ужаса вы пытались избавиться. На вашем месте я бы и сам ухватился за любой шанс. И знаете что? Я восхищаюсь вами, потому что побывал в вашей шкуре. И теперь не могу понять, как вам удалось заставить себя бороться за возможность вернуться к жизни? Откуда вы черпали силу? Я не нашел ее источника в своем сердце, когда…
Я осекся, потому что окончание фразы — «когда я был вами» — показалось мне до безобразия нелепым. К тому же оно было не совсем точным. Я вдруг понял, что не просто побывал в шкуре Магистра Нуфлина. Случилось нечто большее, на мгновение я каким-то образом стал всеми умирающими стариками всех миров, всеми смертниками, доживающими последние дни перед исполнением приговора в жалкой, обветшавшей темнице.
Теперь я знал, что порой покой и смирение могут быть страшнее самого черного отчаяния. Поэтому злодейская выходка моего спутника не попала в мой личный архив под грифом «Подлое предательство». Тот, кому довелось хоть на мгновение оказаться в чужой шкуре, поостережется употреблять слова, чье звучание сходно с презрительными плевками. Пресловутое предательство Нуфлина сейчас казалось мне настоящим сокровищем, черной жемчужиной, зловещей, но драгоценной. Оно было порождением величайшего мужества, которое, оказывается, может остаться в распоряжении человека, когда не только дряхлое тело, но и усталый дух его сдался на милость победительницы смерти.
Мое внезапное, иррациональное милосердие не было предназначено Великому Магистру Нуфлину Мони Маху лично. Черт с ним, с праведным мщением, но вряд ли я смог бы так легко пренебречь собственной безопасностью, если бы речь шла только об этом человеке, с которым я не был связан ни узами дружбы, ни оковами тайных клятв. Только служебным долгом, который, что греха таить, никогда не являлся для меня основным смыслом бытия.
Но Нуфлин — нечаянно, конечно, — позволил мне прикоснуться к восхитительной тайне. Теперь я знал, что иногда человек бывает способен бороться не просто до конца, а немного дольше — и еще как бороться! Отрубленная голова действительно может впиться зубами в горло палача. Слабое утешение для приговоренного, но другого нет и быть не может.
Это было чрезвычайно полезное открытие, если принять во внимание, что мне тоже предстояло когда-нибудь стать умирающим стариком. Конечно, в Ехо, где среднестатистический гражданин редко отправляется на кладбище прежде, чем отпразднует свой трехсотлетний юбилей, а могущественные колдуны порой и вовсе растягивают свою жизнь на долгие тысячелетия, я мог надеяться, что дряхлым стариком я стану не слишком скоро. Но в тот момент, когда старость валит тебя на землю, связывает по рукам и ногам и принимается звать на помощь свою подельщицу смерть, тот факт, что позади осталось не семьдесят, а тысяча семьсот лет, не имеет никакого значения…
— Я не мог не попытаться, — просто сказал Нуфлин. — И я удивлен, что ты это понимаешь. Жаль, что ты оказался достойным противником… Но я вынужден признать, ты заслуживаешь лучшей участи, чем скоропостижная смерть от старости в этом немощном теле.
— Вы тоже, — сухо сказал я. — И не только вы. Все заслуживают лучшей участи, вот в чем ужас! — мой голос предательски дрогнул, а потом я неуверенно добавил: — Но возможно, это Царство Мертвых, Харумба, действительно сулит нечто лучшее, чем…
— Возможно, — старик пожал плечами. — Теперь мне придется на это надеяться, поскольку ничего иного не остается. Но одно я, увы, знаю наверняка: ничто не может сравниться с настоящей жизнью. А если и может… Я, видишь ли, не отличаюсь богатым воображением и не берусь представить себе, как будет выглядеть альтернатива.
— Вы выбрали меня потому, что я показался вам самым слабым противником? — спросил я, когда вновь воцарившееся тягостное молчание начало казаться мне невыносимым.
— Ну, скажем так, самым неопытным, наивным и доверчивым, — равнодушно ответил Нуфлин. — И в то же время твое могущество очень велико, что тоже было немаловажно для благополучного осуществления моего плана. Видишь ли, сила действительно оставила меня, так что оставался один выход — заставить жертву своими руками построить ловушку. Ну кто еще, кроме тебя, так легко и охотно поверил бы моим словам о какой-то нелепой охранной стене? Все более-менее опытные маги отлично знают, что невидимым защитником может стать нарисованный в воображении белый сверкающий плащ. А еще лучше, если удастся усилием воли превратить его в некое подобие шалаша… Да и тот действует не слишком долго и помогает лишь в тех случаях, когда имеешь дело со слабым противником. Незаменимая штука на войне или во время большой смуты, когда поневоле приходится сновать среди стрел и смертоносных снарядов бабума, но при встрече с могущественным колдуном — совершенно бесполезная! А ты юн и несведущ, поэтому принял мои россказни на веру. Впрочем, это не принесло мне пользы, как видишь… Жаль, что я ничего не знал про этот чудесный меч, который почему-то считает своим долгом оберегать тебя. Я бы просто выбрал кого-нибудь другого.
