Приняв решение, я встал и пошел по дну по направлению к берегу. Это была прекрасная прогулка. Кроме обычного удовольствия, которое мне всегда доставляет хождение под водой, я испытывал изрядное облегчение. Очень приятно, оказывается, позволить себе не умирать. Воистину изысканное наслаждение. Хотя, казалось бы, что может быть проще и естественней.
И только выбравшись на берег, я вдруг понял, что какая-то часть моего существа чрезвычайно недовольна принятым решением. Голос ее был тих, но внятен, он не оставлял места сомнениям. «Упускаешь шанс, идиот. Величайший в своей жизни шанс совершить невозможное» — вот что она говорила.
Хуже всего, что это был мой собственный голос и мое собственное желание. А все разумные аргументы против, которые я столь тщательно подбирал, принадлежали моей маске, совершенному сосуду, прекрасно подходящему для хранения хаоса, который по сей день оставался моей сокровенной сутью. И всегда ею останется.
Я не стал обманывать себя. Даже не пытался. Факты выглядели так: я хочу убить Лойсо Пондохву — на любых условиях, вернее, почти на любых. При этом у меня нет к нему никаких личных претензий; собственно, я уже забыл, что это такое — личные претензии. Я хочу убить его только потому, что это невозможно, а если время от времени не совершать невозможное, непонятно, зачем вообще было рождаться на свет. Вот и все.
Это было очень неожиданное открытие. Я хочу сказать, что как-то незаметно забыл, каков я на самом деле. Давно перестал понимать, где заканчиваюсь я сам и начинается моя маска, очень уж хорошо она на мне сидела, была впору, не мешала ни дышать, ни смотреть по сторонам, и вообще не мешала — до сегодняшнего дня. Но теперь все вдруг прояснилось. Я таков, каков есть, в этом смысле ничего не изменилось, просто я обрел способность держать себя на цепи — хорошее, полезное дело, но это не значит, что цепь следует затягивать слишком туго, умирать заживо нет дураков, во всяком случае, я точно не из их числа. Поэтому придется, пожалуй, сделать то, чего я на самом деле хочу, — попробовать убить Лойсо, а там будь что будет.
Утром я вернулся в рыбацкий трактир, где уже сидел в ожидании завтрака Чиффа. Еще издалека, увидев его довольную физиономию, я понял — он не сомневается, что я поступлю, как он хочет, потому что прекрасно знает: мы оба хотим одного и того же. Собственно, все его задания, советы, просьбы и поручения всегда укладывались в формулу «немедленно сделай то, чего хочешь сам», — только этого, в сущности, и можно требовать от людей, если желаешь, чтобы они делали все по-твоему.
Вместо приветствия я сказал:
— У меня два вопроса. Первый: если я буду убит, мои мертвецы меня поймают?
— Нет. Да и с чего бы? Они же больше не ловят тебя на пороге сна, потому что не узнают. А граница между жизнью и смертью похожа на границу между сном и бодрствованием. Моих скудных, в сущности, знаний об этом предмете достаточно, чтобы утверждать — разница не столь велика, как может показаться.
— Просто чувствую, что, умирая, вполне могу снова стать Безумным Рыбником, — сказал я. — Смерть — серьезная встряска, от такого любая маска может слететь в самый последний момент. И что тогда?
— В таком случае маска Безумного Рыбника точно так же с тебя слетит. Не думаешь же ты, будто являешься им на самом деле? Но поскольку считать возможным следует абсолютно все, что приходит в голову… Ладно, смотри. Я вполне в состоянии окончательно уничтожить Кибу Аццаха и Йука Йуггари. И мог сделать это с самого начала. Кроме всего, это был бы очень милосердный поступок по отношению к ним. Оставаться тем, во что они превратились, несладко. Но я пальцем о палец не ударил, потому что это твое дело — ты его начал, ты и должен когда-нибудь завершить. Это не моя придурь, а очередное правило, из тех, что без нужды лучше не нарушать. Но если ты погибнешь, заканчивать твои дела будет некому — кроме меня. И я, будь спокоен, все улажу. Это я тебе твердо обещаю.
— Ладно, — сказал я. — Принято. Теперь второй вопрос. Если я убью Лойсо, вы позволите мне его съесть?
Чиффа поглядел на меня с неподдельным изумлением.
— Сожрать Лойсо Пондохву? Целиком? Ты что, действительно этого хочешь? Ну у тебя и фантазия!
— Это не фантазия. Общеизвестно, что, съедая могущественного врага, можно получить его силу. Если, конечно, соблюдать определенные ритуалы, а не просто котлеты из него жарить.
— Общеизвестно, видите ли… Как по мне, это просто ваше угуландское суеверие и ничего больше. Я однажды сдуру решил проверить, сожрал одного колдуна, вполне себе могущественного, и ничего, кроме изжоги, не заработал.
— Потому что вы были сильнее, — объяснил я. — Есть менее могущественного человека, чем ты сам, совершенно бессмысленно. А может быть, даже вредно.
— В любом случае я не очень понимаю, что именно ты собираешься жрать. Твой единственный шанс убить Лойсо — Перчатки Смерти. Если все получится, от него останется только пепел.
— Ничего, — я был тверд. — Съем пепел.
— Делай что хочешь, — отмахнулся Чиффа. — Крутиться у тебя под ногами и клянчить: «Оставь кусочек!» — я точно не стану.
— Хорошо, — решил я. — На таких условиях я согласен попробовать.
— Все-таки, сэр Шурф, ты чудовище, — вздохнул Чиффа. — Или самое прекрасное существо в этом Мире, это как посмотреть. Впрочем, я уже не раз говорил тебе что-то в этом роде.
— И я по-прежнему не понимаю, что именно вас так восхищает, — заметил я. — Мне кажется, моя личность не представляет собой ничего выдающегося. Впрочем, это совершенно неважно.
— Вот именно. Теперь слушай внимательно, — сказал он. — За сердце хватать тебя на сей раз не буду, и так все запомнишь, если захочешь. Имей в виду, я, конечно, могу повторить инструкции и дважды, и трижды, но лучше без этого обойтись. В идеале, мы с тобой должны расстаться после завтрака и встретиться на похоронах Лойсо. Если я буду хотя бы изредка появляться рядом с тобой, он учует мое присутствие. И станет относиться к тебе гораздо серьезнее. А это — провал.
— Он и так учует ваше присутствие, разве нет? — спросил я. — Мы же довольно долго были рядом. И вы имеете на меня огромное влияние.
— Это как раз дело поправимое. Дам тебе одну уандукскую пилюлю, называется «Услада покинутого». Вот ты глядишь на меня с недоумением, а любой нормальный человек под столом от хохота валялся бы, услышав это название. Я сам валялся, когда знакомый купец привез мне в подарок коробку этого добра.
— А что смешного в этом названии? Обычно я теоретически понимаю, почему людей веселят те или иные вещи, хоть и не смеюсь сам. Но сейчас мне действительно непонятно.
— Ну как же! Название отсылает нас к знаменитой уандукской любовной магии, ради практического изучения которой в прежние времена, я имею в виду до войны, все столичные студенты проводили каникулы в Кумоне или Капутте. Соль в том, что пилюли действительно из арсенала уандукских любовников. Их принимают, когда хотят не просто смягчить горечь разлуки, но и освободиться от влияния неверного возлюбленного. Я хочу сказать, когда люди долгое время проводят вместе, они перенимают вкусы и привычки друг друга, а расставшись, бывают рады избавиться от этих приобретений, да не выходит, слишком уж все перепутано и переплетено. А курс пилюль позволяет мгновенно развязать этот узел. Хлоп — и как не было ничего! Память, конечно, хранит лица, имена и события, но не более того.
