— Интересно, да? — спросил я. — Об одном ребенке из этой милой компании мы уже имеем кое-какое представление. Девочка, которая за три с лишним дюжины лет не повзрослела ни на год. Чей любящий дедушка-знахарь якобы тщетно пытается ее вылечить, при этом наотрез отказывается от помощи коллег, да и возможность колдовать вволю в подвалах Семилистника не вызвала у него особого энтузиазма. Удивительная картина. Я-то думал, что неплохо знаю Габу Гро.
— Человек, — неожиданно мягко сказал Джуффин, — величина переменная. Когда кто-то все время поворачивается к нам одним и тем же боком, мы начинаем думать, будто неплохо его знаем. А однажды он внезапно развернется и — оп! — превратится в таинственного незнакомца. Если бы люди при этом еще и облик изменяли, как вы, Кофа, насколько было бы проще… Ну что вы так на меня смотрите? Да, я говорю банальности. Правда чаще всего выглядит именно как банальность. Никто никого не знает, Кофа. Некоторые очень старые и мудрые люди неплохо знают самих себя, и даже это, на мой взгляд, грандиозное достижение, все бы так.
— Вечно вы все усложняете, — проворчал я. — Ну да, человек меняется в соответствии с обстоятельствами, которые, в свою очередь, тоже постоянно меняются — просто так, ради собственного удовольствия. Когда наблюдаешь за человеком на протяжении многих лет, обычно успеваешь изучить, в какую сторону он способен измениться в том или ином случае, насколько серьезны будут изменения и как долго сохранятся. Обычно совокупность длительных наблюдений и дает нам право говорить, что мы хорошо знаем человека.
— Ага, — ухмыльнулся Джуффин. — Только право говорить все, что взбредет в голову, и без того есть у любого с момента рождения. А толку-то? Язык давно утратил былую силу, сказанное вслух не становится от этого правдой, и я, честно говоря, не знаю, хорошая это новость или прискорбная. Скорее все-таки хорошая, если учесть, какую ерунду мы говорим большую часть времени… и я — в первую очередь. Ладно, Кофа. Я, собственно, только и хотел сказать: не удивляйтесь. Сюрпризы, которые мы время от времени преподносим тем, кто думает, будто хорошо нас знает, — это нормально. Давайте вернемся к делу.
— Мне вообще-то надо в Новый Город, — смущенно сказал Абилат, отодвигая тарелку. — У меня там пациент, с которым, по моим расчетам, все в порядке, но все равно следует его навестить.
— Конечно, — кивнул Джуффин. — Иди. И будь готов вернуться в любой момент, как договаривались.
— Буду, — пообещал Абилат. — А вы пока расскажете сэру Кофе, что я нашел на Темной Стороне? Потому что я обещал.
— Обязательно расскажу. И гораздо более связно, чем это сделал бы ты, — ухмыльнулся Джуффин.
— Да уж я, пожалуй, только и могу что показать, а когда показать не могу, тогда даже и не знаю, как рассказывать, — смущенно пробормотал знахарь. Поднялся из-за стола, подцепил на ходу зажаристый пирожок, отправил его в рот да и был таков — ушел Темным Путем. Вот и молодец, Брина там уже извелась небось.
Джуффин тем временем молча набивал трубку и начинать рассказ явно не спешил. Куда только девалась его давешняя говорливость.
— Ну и?.. — нетерпеливо спросил я.
— Я собираюсь с мыслями, — вздохнул он. — Вы же никогда не были на Темной Стороне. Если я стану говорить, что ветер на некоторых ее участках горчит, а на других замирает, вернее, рвется… Вы можете вообразить дырявый ветер, Кофа?
— С трудом, — вежливо сказал я, стараясь скрыть разочарование.
— Ну вот. А между тем это и есть главная новость. Абилат, осмотрев вашего приятеля, сразу понял, что утрата Искры тут ни при чем, хотя симптомы действительно очень похожи. Однако, когда человек утрачивает Искру, хороший знахарь наблюдает прискорбный медицинский феномен, поэтично описанный древними врачевателями как «Распахнутые Врата Смерти», у него внутри. А в нашем случае этот, с позволения сказать, вход для смерти был открыт не в больном. Но и не снаружи, как это обычно случается с умирающими от проклятий. Где-то еще. Абилат решил, что для начала надо проверить на Темной Стороне. Хвала Магистрам, мальчик уже выучился ходить туда один, без Стража, и возвращаться в установленный срок, не зря я столько времени на него потратил. Поэтому он отправился на Темную Сторону Ехо прямо из спальни больного и обнаружил, что там — цитирую: «Дует горький, рваный ветер», в том самом месте, которое соответствует дому ваших друзей. Абилат говорит, что никогда прежде такого не видел. Ничего удивительного, я тоже. Но у мальчика поразительное чутье, он сразу понял, что, если залатать ветер, все наладится. И вместо того чтобы хлопать глазами, взялся за дело.
Я представил себе Абилата с иголкой и ниткой — сидит на мостовой, пришивает к ветру пестрые заплаты. Зрелище вышло, прямо скажем, не совсем в моем вкусе, поэтому я помотал головой, чтобы отогнать непрошеное видение, и с упреком сказал Джуффину:
— Вообще-то вы обещали мне связный рассказ.
— Всего лишь более связный, чем это получилось бы у самого Абилата. А если бы вы слышали его вдохновенное мычание, то, не сомневаюсь, по достоинству оценили бы мои усилия. Однако следует отдать должное нашему юному другу, действует он куда лучше, чем потом об этом повествует. Вот и сейчас не растерялся, привел в порядок разрушенные участки ветра Темной Стороны, как он сам выразился, «вылечил» его. Теоретически, это не должно быть очень сложно, при должном навыке из тамошнего ветра можно лепить как из глины, а все же до сих пор я, признаться, не подозревал, что Абилат на такое способен…
На этом месте я не выдержал и схватился за голову.
— Простите, Кофа, — проникновенно сказал мой начальник. — Я не виноват, что все было именно так. Будь моя воля, я бы выдумал что-нибудь более увлекательное, в духе старинных придворных романов. Но вы же хотели услышать правду.
— О чем теперь искренне сожалею, — вздохнул я. — Ладно, значит, Абилат сбегал на Темную Сторону, заштопал там рваный ветер, а горький ветер он, надо думать, сдобрил куманской медовой подливкой, после чего больной стремительно пошел на поправку. Прекрасно. Знать бы еще, на кой мне сдалась эта информация. Я-то не знахарь… Кстати, а вы зачем туда ходили?
— Как это — зачем?! — изумился Джуффин. — Поглядеть на рваный ветер и помочь Абилату его латать. Ну или самолично убедиться, что прорех нигде больше нет. В чем я, впрочем, сомневался с самого начала. И не напрасно. Мы нашли еще четыре участка с горьким дырявым ветром и привели их в порядок… Кстати, насчет медовой подливки вы все-таки заблуждаетесь. Ничего в таком роде нам делать не пришлось. Идея сама по себе красивая, но избыточная: если устранить прореху, горький вкус ветра постепенно исчезает сам собой, без дополнительных усилий.
— Все это очень интересно, — холодно сказал я. — Но, боюсь, не мне.
— Вам тоже интересно, — примирительно улыбнулся Джуффин. — Просто пока непонятно, поэтому вы сердитесь. Имейте в виду, Кофа, я-то, конечно, своими руками залатал несколько дыр, но это вовсе не значит, будто я понял, откуда они берутся. Я вообще пока довольно мало понял. Это хоть немного примирит вас с суровой действительностью?
