Как же я удачно ошибся станцией, вот о чем я все время думал. В глубине души был уверен, что это город Антрево распознал во мне истинного ценителя красоты и сам позвал в гости. Буквально за руку вытащил на перрон. Дурацкая идея, чего уж там, но обдумывать ее было чертовски приятно. В конце концов, если не позволять себе иногда побыть наивным придурком, жизнь лишится доброй половины удовольствий. А их у меня и так немного. Работа и — совершенно верно — вся остальная работа, а как еще.
И кстати, о работе. А не поснимать ли мне немного, если уж так получилось? — то и дело спрашивал я себя, пока пил кофе. Но никак не мог решиться достать камеру. Робел, как по уши влюбленный подросток, изнывающий от желания, думал: а вдруг я все испорчу? Как будто город и вправду мог разгневаться — мы так не договаривались! — и закидать меня булыжниками своих мостовых, обрушить на голову черепичный дождь или еще хуже — исчезнуть, рассыпаться в прах, оставив меня оплакивать наш несбывшийся роман перед запертым станционным сортиром.
Все это было донельзя глупо, но такой уж у меня выдался день. Поэтому я придумал компромисс: сейчас еще немного погуляю, залезу на гору, где цитадель, а камеру достану потом, за час-полтора до отъезда. Если что, испорчу не все удовольствие, а только его часть.
Какие такие ужасы подразумевались под загадочной формулировкой «если что», я и сам не знал. Повышенная температура в сочетании с горным воздухом творит с человеческим разумом недобрые чудеса.
Таблетка начала действовать, насморк почти прошел, зато туману в голове изрядно прибавилось, а ноги окончательно перестали ощущать под собой земную твердь, но я, понукаемый жадностью и азартом, решил все-таки взобраться на вершину горы — потом ведь не прощу себе, что упустил возможность увидеть открывающуюся оттуда панораму. А тут еще указатель «Цитадель» попался на глаза, и я пошел по стрелке и пришел к воротам. А ворота на запоре, зато есть узкая калитка с вертушкой, автомат, торгующий жетонами, на древней стене висит подробная инструкция, как всем этим пользоваться, и рыжая мадам в зеленой кофте топчется — растерянная, озадаченная, раздосадованная. Увидев меня, просияла, шагнула навстречу: «Извините, не могли бы вы подарить мне три евро? Я без денег выскочила, а мне обязательно надо вернуться, так глупо получилось…»
Ничего не понимаю — куда вернуться? Зачем? Ее, что ли, ждет кто-то там, наверху? А она тут, внизу, без мелочи и телефона? Это ж надо было так влипнуть. Бедняга.
— Вы хотите пройти в цитадель? — на всякий случай уточнил я.
Рыжая радостно закивала. Я опустил в автомат монеты, он выплюнул мне в ладонь два круглых медных жетона с желобками и выемками, в щель такой жетон вставляется как ключ в замочную скважину, и тогда тяжелая проржавевшая за зиму вертушка неохотно, со скрипом совершит половину оборота — при условии, что вы будете толкать ее достаточно сильно, не жалея себя.
Я вручил рыжей жетон, она всплеснула руками, из уст ее посыпались слова благодарности, бессмысленные и звонкие, как стеклянные шарики. Но когда она заметила, что у меня в руках остался второй, энтузиазма поубавилось. Она, конечно, ничего не сказала, но всем своим видом изображала вопрос: ты, что ли, за мной туда потащишься? Видно было, что мадам вовсе не боится ужасного незнакомца меня, просто испытывает досаду оттого, что ей достался спутник — все равно какой. В принципе, я мог ее понять. Сам бы охотно совершил этот подъем в одиночку, не подыскивая темы для беседы со случайной попутчицей, не вспоминая то и дело нужные английские слова, не расшифровывая чужой, непривычный выговор.
Я решил, что проблему лучше обсудить. А то прогулка будет испорчена для нас обоих.
— Я тоже турист. Тоже хочу в цитадель. Отложить не могу, у меня поезд через два часа. Но могу пойти вперед, а вы потом, через десять минут или через полчаса. Хотите?
Рыжая удивленно моргнула, задумалась, оценивающе оглядела меня с ног до головы и наконец покачала головой.
— Большое спасибо. Но я не воспользуюсь вашим предложением. Вполне достаточно, что оно прозвучало.
Я невольно улыбнулся, толкнул вертушку и оказался в небольшом дворике. Слева был ветхий одноэтажный домишко с надписью «Музей» — дверь нараспашку, внутри гуляет ветер, и, похоже, больше никого. Справа — каменная стена, проем и убегающая вверх пешеходная тропа.
На стене возле входа висел пожелтевший от времени лист ватмана, от руки исписанный по-французски, — старательно выведенные большие буквы с завитушками, строчки разной длины, восклицательный знак в финале. В кои-то веки я, обычно довольствующийся знанием пары десятков самых расхожих слов любого европейского языка, пожалел, что не могу понять написанное. Кое-как разобрал только вторую строчку: «Меня зовут Поль» — недостаточно, чтобы удовлетворить любопытство.
У меня за спиной скрипнула вертушка. Рыжая вошла во двор и тоже остановилась, разглядывая самодельный плакат.
— Хотите, переведу? — предложила она.
— Конечно, — обрадовался я.
— Ну вот примерно так:
Здравствуйте и добро пожаловать в цитадель.
Меня зовут Поль,
и мое прибежище — вершины.
Я тот, кто наблюдает.
Поднимайтесь, сохраняя безмятежность.
Ваше сердце и ваши ступни
скажут вам «спасибо».
Отваги вам!
— Отвага-то нам зачем? — удивился я. — Вроде бы впереди обычная пешеходная тропа, а не маршрут для продвинутых альпинистов. Или нет? Вы же, как я понимаю, уже шли этой дорогой, когда спускались?
— Шла, — кивнула она. — Что касается тропы, действительно никаких сложностей, даже дыхание не собьете. Но отвага такая штука — никогда заранее не знаешь, где пригодится. Поэтому пусть будет.
— Ладно, — согласился я. — Пусть. Спасибо за перевод.
Подъем, вопреки моим опасениям, не был крутым, путь к вершине оказался долгим, но легким даже для умученного микробами и таблетками меня. Шли мы молча, не то чтобы вместе, но с одинаковой скоростью, почти не замечая друг друга, контуженные красотой мира, которая с каждым новым витком уводящей нас к вершине тропы становилась все более ослепительной. Камеру я так и не достал, пообещав себе: на обратной дороге обязательно. Совершенно на меня не похоже. Но такой уж выдался день.
Тем большей неожиданностью стало для меня грубое столкновение с реальностью, вернее с небольшим, но чрезвычайно твердым ее фрагментом. Проще говоря, я, зазевавшись, со всей дури заехал ногой в здоровенный камень, лежавший на обочине тропы, и от неожиданности выругался — забористо и громко. Я уже не раз замечал, что брань действует как мгновенная анестезия. Боль не то чтобы проходит совсем, но становится вполне терпимой.
Рыжая обернулась, увидела камень и сложившегося пополам меня, мгновенно оценила ситуацию и бросилась на помощь. Но вместо того, чтобы всем своим видом выражать сострадание, как обычно делают все свидетели прискорбных происшествий, она смеялась, прикрывая рот рукой. Однако в голосе звучала тревога.
