— Конечно хочу. Но уже, наверное, не пригодится, — говорит Феликс.
Очень спокойно говорит, а сам бледный — смотреть больно. И зрачки от страха расширились. Неизвестно только, чего он боится больше — что ни фига не выйдет или что, упаси боже, все получится? Думаю, он и сам пока не решил, что хуже, и предусмотрительно боится любого исхода.
Это все как раз понятно, кто бы только объяснил, чего у меня-то руки трясутся. С какой такой радости?
Я присел на край тротуара и полез в карман за портсигаром. Феликс нерешительно потоптался рядом, явно собирался попросить сигарету, но в последний момент, видимо, решил отложить перекур на потом. И правильно, ни к чему затягивать паузу, дело-то минутное.
У синей калитки он слегка притормозил, обернулся, как-то неловко махнул мне рукой, улыбнулся криво — еще бы, с перепугу-то — и зашел во двор, а я тем временем кое-как управился с зажигалкой, вернее с собственными трясущимися руками, и закурил.
И докурил. И встал, и аккуратно выкинул окурок в щель канализационного люка. И подумал, что мальчик мой как-то уж больно долго ждет чуда в чужом дворе. Упрямый попался. Я бы на его месте зашел и сразу вышел. Впрочем, я бы никогда не оказался на его месте. Поверить, что какой-то посторонний дядя откроет для меня какую-то дурацкую дверь в еще более дурацкую неизвестность, я бы, пожалуй, не смог даже после лоботомии. Сидел бы идиот идиотом, мычал, слюни пускал, но скептический настрой сохранил бы, уж я себя знаю.
Через несколько минут я снова достал портсигар, открыл его, тут же захлопнул и решительно направился к синей калитке. Ну его к черту, этого Феликса. За шкирку вытащу, если будет сопротивляться. А потом поставлю ему на радостях пива, или что он там пьет, неважно, на выбор. И малиновый «Мёвенпик», как договаривались. Потому что сил моих больше нет его ждать.
Во дворе за синей калиткой, как я и предполагал, никаких чудес. Он вообще нежилой оказался — надо понимать, обанкротившемуся ресторану принадлежит. Поэтому тут пусто, только разноцветные мусорные баки и, как положено, блюмхен. В смысле цветочки, известно же, что в Германии дворов без цветов не бывает, если даже их не сажать, все равно откуда-нибудь сами берутся. Однако цветочки цветочками, а Феликса тут нет. Ничего себе шуточки.
Я огляделся. Деться ему, если по уму, отсюда некуда. Две глухие стены соседних домов, в третьей — закрытые ставнями окна и единственная дверь с навесным замком, явно служебный вход на кухню закрытого ресторана. И что? И где, спрашивается?! Ни хрена не понимаю. Спрятаться тут вроде негде, а в мусорный бак такой конструкции человек не залезет… Или залезет? Чувствуя себя полным идиотом, я все-таки заглянул поочередно во все три контейнера. Потом подергал запертую дверь. И даже постучал, хотя прекрасно видел, что замок висит снаружи — настоящий, добротный немецкий замок, не бутафория картонная.
А потом я открыл рот, чтобы его позвать. Но в последний момент почему-то закрыл. Развернулся и вышел на улицу. И побежал. Сам не знаю, что на меня нашло, но бежал я долго, почти до самой набережной Цорге, и только там перешел на шаг.
φ. Крживоклат
Здесь всего одна колея, электричка из двух вагонов мотается туда-сюда, из Бероуна в Раковник и обратно. Уже, собственно, умотала, а мы с Васькой остались на узком, мокром от утреннего дождя перроне. Остальные пассажиры поехали дальше. Все четверо.
— Приехали! — восторженно орет Васька. — Приехали! Ехали, ехали и наконец при… Ой, а почему ты не радуешься?
— Я радуюсь. Но одновременно мерзну. А ты нет?
— А надо? — Васька подпрыгивает на месте, утрясая новую вводную. — Я могу, если тебе обидно мерзнуть в одиночку.
— Нет уж. Каждый должен заниматься своим делом. Я буду мерзнуть. А ты — думать, чем меня утешить.
— Ладно, — кивает она. — Сообразим что-нибудь. И вот тебе для начала замок.
— Где?
— Вооон там, на холме. Иди сюда, оттуда, где ты стоишь, только кусты видны. Ну как тебе?
— Ого! — уважительно мычу я.
Что на картинках замок Крживоклат выглядит гораздо эффектнее, чем вот эта бледная немочь на горе, я ей говорить не буду. Ребенок старался, рыл информацию в интернете, тащил сюда упирающегося меня. Она даже нужную платформу отыскала среди руин главного железнодорожного вокзала, навеки погребенного под благими намерениями инициаторов капитального ремонта. Потому что до сих пор жива семейная легенда, которая гласит, будто папа у нас любит чешские замки. А папа — это святое. В смысле, святое — это я. И вести себя надо соответственно. Не ворчать и не ныть. А напротив, радоваться. Сиять — если не глазами, то хотя бы металлокерамической улыбкой. Сиять, повторяю, сиять, а не лязгать. Мало ли что холодно. Васька не виновата, она тебе еще вчера честно сказала, что будет максимум плюс три и ни градусом больше, хоть плачь, хоть жертвы кровавые Перуну приноси, не поможет. А про ветер сам мог догадаться. Какой ноябрь без ветра. Свитер надо было надевать, короче. Самый толстый. А не это тонкорунное недоразумение, которое у меня сейчас под пальто.
— Пошли, — говорит Васька. — На ходу быстрее согреешься.
Она совершенно права.
Семейная легенда, конечно, возникла не на пустом месте. Я действительно люблю замки, чешские и не только. Любые. Когда они на картинках, а я в кресле, чай в чашке, книга на коленях, смотри не хочу. То есть я-то как раз хочу. И с удовольствием смотрю время от времени. Благо книг и альбомов с фотографиями замков Европы у меня больше сотни, я их уже много лет собираю, еще со школьных времен, с тех пор как впервые в Тракай на летние каникулы съездил и был потрясен до оснований неискушенной своей души.
Проблема в том, что душа моя с тех пор изрядно поискусалась. В смысле, неоднократно подвергалась искушениям. И глаза вволю нагляделись на прельстительные зрелища. Поэтому моей любви к замкам Европы хватает ровно на то, чтобы взять с полки красочный альбом и открыть его наугад. А брести в гору с пылающими от ледяного ветра ушами — нет уж, увольте. Если бы не Васькин энтузиазм, сидел бы я сейчас в тепле, в крайнем случае дотопал бы до «Музея кофе». Ради божественного эспрессо в картонном стаканчике вполне можно заставить себя выйти из дома и одолеть примерно тысячу метров по гладким камешкам пражских тротуаров. А к иным подвигам я нынче не готов.
Но Васька почти год ждала моего приезда, еще сама толком не освоилась на новом месте, а уже планировала, как обрушит на меня все немыслимое великолепие окрестных достопримечательностей, каждый день по замку, составила план поездок, кучу народа на уши поставила, чтобы обеспечить себе свободную неделю, и я не мог разбить ей сердце.
От Карлштейна я все же отбрыкался, благо был там уже дважды, как все мало-мальски опытные туристы. И от Точника с Жебраком — вроде близко, но уж больно неудобно туда добираться. Но не поехать в Крживоклат было бы натуральным свинством. Всего-то семьдесят с небольшим километров электричкой, одна пересадка, говорить не о чем. Уютная семейная легенда не рухнет под тяжестью суровых жизненных реалий, Василисино сердце не будет разбито, и если мне сейчас кажется, что пламенеющие уши и неминуемый насморк — слишком высокая плата, то это минута слабости, пройдет. Как только я зайду в теплое помещение. Или хотя бы непродуваемое.
