Я, собственно, по сей день лишь этой надеждой живу.
Но как оно там у него пойдет – не мое собачье дело, не моя печаль. Рано или поздно тронется лед – ну и ладно.
Я, повторяю, не ради его персоны стараюсь.
И не в том даже дело, что, войдя во вкус, мальчик мой станет множить число себе подобных, расшвыриваться таинством почти забытой традиции направо и налево, благо чуть ли не все местные накхи у него в приятелях ходят, так что даже на поиски учеников время тратить не потребуется, по крайней мере поначалу. Мальчик-то милосердный и великодушный; к тому же узнал недавно, что забавы накхов не идут, мягко говоря, на пользу их случайным жертвам. Спасибо индийской старухе, подсобила мне, сама того не ведая. Великое все же дело колесо судьбы: крутится машина, бессмысленная и беспощадная, а сколь дивные узоры при этом вычерчиваются, мало кому ведомо – они ведь только на расстоянии видны, а от колеса судьбы поди отойди хоть на шаг… Вот и я сейчас не знаю, а лишь силюсь вообразить, что вскоре начнет твориться с теплой компанией этих горе-воришек, субботних посетителей «Двери в стене». Ну, примерно представляю, конечно. Что ж, традиции нашей такая свистопляска, пожалуй, на пользу: как же, свежая кровь! Дело хорошее, но и это, строго говоря, меня не касается.
Мне другое интересно. Меня, собственно, волнует эта девочка, которая ждет его сейчас, ни на шаг не отходя от телефона, к шагам в подъезде прислушивается чутко, как затаившаяся в норе, затравленная, но не побежденная пока лиса. Уже почти сутки миновали, а она ждет – и правильно, и молодец. Дождется, обнимет, заревет в тысячу и один ручей, по имени наконец назовет – на радостях-то. И все у них будет хорошо, в точности как ей хотелось – ну, какое-то время. Как-то они еще поживут, попрыгают, погуляют – все это чертовски мило, но не очень интересно. Интересно станет потом, когда яд, просочившийся минувшей ночью в кровь моего гостя, возьмет свое, позовет в новое, почти бесконечное путешествие, а они – в этом я ни на миг не сомневаюсь – найдут какой-нибудь способ быть рядом. Девочке будет чертовски трудно; даже вообразить не могу, каково это: жить рядом с одним из нас, но она как-нибудь справится, из такого уж теста вылеплена, это сразу было видно.
Так вот. Я очень рассчитываю, что однажды – скажем, год спустя – этот мальчик, измочаленный необходимостью постоянно метаться между любовью и вечностью, сформулирует наконец вслух самое потаенное из своих смутных желаний. «А давай-ка, – скажет он, – махнемся своими несбывшимися судьбами, как ты на это смотришь?»
Ну, то есть он, скорее всего, иначе как-нибудь скажет, не столь прямо и лаконично; возможно, целый вечер будет жонглировать словами, подбираясь впотьмах к заветному смыслу. Но – скажет. В этом я не сомневаюсь ни на миг, благо знаю его, как себя, вижу как на ладони: в сущности, ему ничего не нужно, кроме чудес и бессмертия, он уже попробовал на вкус и то и другое и теперь непременно найдет восхитительный компромисс, догадается, как увязать смутную тоску по несбывшемуся со своей вполне земной и вполне роковой страстью. А если, паче чаяния, не догадается – что ж, подскажу. Я-то всегда буду где-нибудь рядом, благо из тысяч и тысяч моих лиц лишь три могут показаться ему знакомыми.
Это, собственно, все, чего я добиваюсь: чтобы они попробовали. Насколько мне известно, никто никогда не пытался еще заглянуть друг другу в глаза, одновременно начертить Знаки и рухнуть друг в друга. Я не знаю, зачем это нужно и чем закончится, но не сомневаюсь: это будет воистину великолепный жест.
У меня в этом деле, можно сказать, никакой личной корысти; все, что мне нужно, – это оказаться свидетелем. Любопытство – единственный известный мне двигатель, способный заставить сердце столь древнего существа работать в режиме любви к жизни, или просто – в режиме любви. Я, так уж вышло, очень люблю этих двоих, от всего сердца восхищаюсь ими, вот и делаю для любимых существ что могу: даю им шанс шагнуть за черту, совершить невозможное. Иные способы любить людей не кажутся мне заслуживающими внимания – оно и к лучшему.
Но все это будет когда-нибудь потом, а сейчас только и нужно, что дописать записку. Вот и дописываю, неприязненно поглядывая на часы; излагаю инструкции, советы и рекомендации. Завершаю работу за пять минут до полуночи. Раскладываю тщательно пронумерованные бумажки на столе, у изголовья постели, надеваю пальто, иду к выходу. Дело сделано, а личное общение нам сейчас ни к чему. В этом деле не следует перегибать палку. Прогуляюсь пока. По моим расчетам, через пару часов он проснется и засобирается домой.
Взявшись уже за ручку двери, оборачиваюсь. Гость мой, не то подопечный, не то жертва, не то и вовсе – вымысел, улыбается во сне. Профиль его сейчас похож на один из моих почти бесчисленных профилей – необходимое и достаточное условие, чтобы сформулировать вопрос, который я, по правде сказать, люблю много больше прочих:
Кто из нас уходит? И кто остается?
Ответ звучит так: не знаю.
Я правда не знаю.
