Зато дома Варя тут же преисполнилась серьезности. Без лишних расспросов переоделась в выданную ей накануне «пижаму», вцепилась в свои бумажки, включила ноутбук и устроилась с этим добром в комнате на подушках. Тут же забормотала что-то под нос да по клавишам застучала, пыхтя сигаретой.
Гляжу и радуюсь. Надо же, больше не стесняется меня, не обращает внимания на мои перемещения по квартире. Словно бы не первый месяц делим на двоих это жилище. Очень хорошо. Неожиданный, но благоприятный результат давешнего дорожного происшествия. Я-то, признаться, ругал себя последними словами за такое мальчишество, предчувствуя карнавальное шествие новых, доселе невиданных проблем. Плюньте мне в глаза, если еще хоть раз вякну, будто разбираюсь в людях. Ничего я в человекоустройстве не понимаю. Ничегошеньки. И опыт многочисленных путешествий по чужим шкурам и судьбам тут не помогает, только путаюсь еще больше.
Я решил воспользоваться случаем, написать всякой ерунды впрок. Недельный или, чем черт не шутит, двухнедельный запас. Поэтому от компьютера оторвался только в полночь, когда на кухне появилась Варя и, улыбаясь до ушей, спросила, есть ли в доме что-нибудь съедобное.
– Да уж, – хватаюсь за голову. – Гостеприимнее меня нет на земле хозяина. Но ты и сама хороша. Давно уж могла бы взять меня за глотку.
– Заработалась. Знаешь, как это бывает? Только сейчас осознала, что мне чего-то не хватает. Тщательно проанализировав ситуацию, поняла: всего лишь еды. Ты только не хлопочи из-за меня. Меня вполне устроит деликатес под названием «бублик обыкновенный, черствый, с дыркой». Или что-то в таком духе.
– Все, что найдешь, твое. Если мой совет не прозвучит чересчур самонадеянно, предлагаю начать с холодильника. А я, что ли, чайник поставлю. Или кофе сварить?
Варя в растерянности.
– Чашка кофе мне точно не помешает. Суточная норма еще толком не выполнена, а мне бы, в идеале, полторы одолеть, чтобы спалось спокойнее. Но и чаю твоего тоже хочется. Как быть?
– Нет проблем. Все сделаем. Ты давай, лезь в холодильник. Там обретешь великое множество удивительных вещей. Некоторые, возможно, окажутся съедобными.
Минуту спустя стол завален остатками вчерашней роскоши, чайник мой урчит и фыркает, джезва стоит на плите, а я инспектирую пряности. Можно на сей раз игнорировать мускатный орех, корицу и имбирь. Сварю-ка я нам кофе с кардамоном, дабы подкрепить свою репутацию Волшебника Изумрудной улицы.
Пока я чешу репу, Варя успевает изничтожить шмат подсохшего сыра, шмыгнуть в комнату и вернуться с ноутбуком в руках.
– Надоело быть именем существительным, – вдруг объявляет она.
Я, признаться, озадачен.
– Ну, – говорю осторожно, – дело вкуса, конечно…
– Да нет же, – смеется. – Это не мое частное мнение. Это я тебе Штрауха читаю. Такой странный отрывок… Меня как-то очень уж проняло. Хочешь?
– Спрашиваешь. Читай, конечно.
– «Существительное» – жуть какая, только вслушайтесь. Быть надо бы прилагательным; быть, например, чем-то белым. Снегом, манной небесной, ненавистной детсадовской манкой, жасминовым цветом или хоть ложной мучнистой росой на листве – польза от нас или вред, кому какое дело? Нам жить, нам поживать, да и помирать тоже нам, а не левым дядям-тетям, милостивым государям, дамам и господам. И вот если уж так вышло, что начали жить, хорошо бы побыть чем-то белым – ладно, не всегда, но хоть этим летом, чтобы знать, как это: чем-то белым. Белым. Надо же!.. Ну, или быть, скажем, чем-то черным. Кошкой в комнате, топливом для котельной или, что ли, бруском сухой китайской туши из сувенирной лавки, где все не всерьез. Мне нравится думать, что сухую тушь разводят слезами, но не выплаканным горем-глупостью-злостью, а просто слезами, которые текут по щекам, если долго-долго глядеть на огонь и не моргать. «Белым-черным» – это, понятно, придурь. Это не обязательно, это смешно даже: «белым-черным». Детский сад, начальная школа чувств. Но вот ведь хочется побыть не «кем-то», а просто «каким-то», не существительным, несущественным прилагательным побыть – до осени хотя бы, а потом и вовсе стать бы глаголом, но это, я понимаю, перебор, невиданное нахальство, несбыточная фантазия…
Варя переводит дыхание и поспешно объясняет:
– Там, в оригинале, была, конечно, не «детсадовская манка», а «ненавистное нянькино ризотто». Но я взяла на себя смелость заменить. Немногие из читателей знают, что «ризотто» – это просто рисовая каша; вряд ли у кого-то была няня-итальянка. А вот «детсадовская манка» – никого не минула чаша сия. Да и после «манны небесной» мощно звучит, правда?.. Я, собственно, почему читала: решила посоветоваться. Ты все же с Михаэлем знаком. Как думаешь, он бы остался доволен таким переводом?
– Единственное, в чем я действительно уверен: Михаэлю проблемы перевода до одного места. Не до того ему нынче, мягко говоря. Но если тебя интересует мое скромное мнение, «детсадовская манка» – именно то, что надо. И текст, ты права, пронзительный. Странный немыслимо. Не думал, что Михаэль так пишет. Совершенно с его образом не увязывается.
– На самом деле он не совсем так пишет. Это был из ряда вон выходящий монолог, к тому же вложенный в уста образованного пожилого бюргера, впервые в жизни испытавшего экстатическое состояние… Там, видишь ли, директор музея посетителей тайком каким-то наркотическим газом травил, чтобы искусство больше любили. Чтобы дня без искусства жить не могли. Ничего себе, да?
– Отличный сюжет, – говорю, одной рукой споласкивая заварочный чайник, а другой помешивая кофе в джезве. Был бы многоруким Шивой, я бы себе еще и бутерброд сделал, и печенье для Вари из буфета достал бы. Но по сравнению с Шивой я почти инвалид, поэтому придется набраться терпения и выполнить эти прекрасные действия последовательно.
– Ой, да, – мечтательно вздыхает Варя, взбираясь с ногами на диван. – И сюжет будь здоров, и написано отлично. Лишь бы наш перевод не очень все испоганил… Я-то ладно, я хоть стараюсь, по меньшей мере стараюсь стараться, но мы втроем одну книжку переводим. Я бы хотела сама все сделать, но времени мало. Вечно так получается. Обидно.
За ужином она непрерывно тараторит. Пересказывает роман Михаэля, нахваливает свою коллегу Наташу, которая, собственно, и обеспечивает ее приработком. У самой Вари никаких связей в издательских кругах нет, обивать пороги она не любит да и не умеет, так что только на подружку надежда. Имя Варино, понятно, в выходных данных не значится, зато деньги Наталья делит по справедливости. Ну да, не слишком большие. Но получать хоть что-то за любимую работу, от которой не тошнит, – счастье. Так ей кажется.
Слушаю вполуха, наслаждаясь скорее общим строем беседы, чем ее содержанием. Словно бы со стороны наблюдаю: вот мы сидим ночью на кухне, жуем, болтаем, – надо же! Все как у людей. Как у настоящих, взаправдашних взрослых людей, чья жизнь заполнена работой, любовью, дружбой, приятными воспоминаниями и совместными планами на ближайшее будущее, а вовсе не смутными чудесами, которые, по правде говоря, составляют единственный смысл моего существования.
