– Я больше не влюблена в тебя.
Это – нет, не я говорю. Еще чего не хватало. Само выговаривается зачем-то. Будь моя воля, я бы звука не издала.
Но воля, надо понимать, не моя. Или вовсе ее нет, воли этой.
– Все гораздо хуже, – продолжает вещать моя внутренняя идиотка. Ведет репортаж, так сказать, с места событий, из центра циклона, тоже мне вечерняя звезда прямого эфира. – Кажется, я тебя просто люблю, – объявляет она.
Я содрогаюсь от такой немыслимой пошлятины и уже самостоятельно подвожу итог:
– Это ужасно.
– Ужасно было бы, если бы я от такой новости в джип впечатался, – вздыхает несчастная жертва моего коровьего бешенства. – А так, – утешает он меня, – дело житейское. Карлсон порекомендовал бы тебе принять несколько банок варенья.
Карлсон? Он сказал: «Карлсон»?! Ну, слава богу. Кажется, понимает, что это не я говорила. Как я ему благодарна за эту, в сущности, неуклюжую и бестактную шутку, описать невозможно.
– Варенья? Ну, лишь бы не внутривенно, – улыбаюсь.
Он изумленно на меня таращится. Миг спустя мы уже хохочем, обнявшись от полноты чувств. Хорошо бы ржать вот так всю ночь, не успокаиваясь ни на минуту, замерзнуть бы, к черту, в этом несчастном автомобиле, под утро, все еще хохоча и, самое главное, не размыкая рук. В том смертном сне, не сомневаюсь, нам приснились бы прекрасные и удивительные сны.
Но все это глупости, конечно. Ничего не выйдет. Несколько минут кряду – и то трудно смеяться. Не так уж вынослив человек, увы.
А успокоившись, мы тут же начинаем дрожать от холода. Быстро-быстро выскакиваем из машины и наперегонки бежим к тускло-золотым окнам кафе. Я, разумеется, побеждаю в этом забеге: уж больно тонкая у меня куртка. Тут поневоле спринтером станешь.
Ослепительно красивая белокурая девушка дежурит у входа, сторожит свет и тепло. Предложила нам три свободных столика на выбор; мы, не сговариваясь, выбрали самый дальний, в темном, почти неосвещенном углу.
Мест в зале, надо сказать, почти нет: все же вечер субботы. К тому же здесь только что закончил играть какой-то популярный среди посетителей московских клубов диджей. Имя его не говорит мне ровным счетом ничего, да и немудрено: в клубной музыке я не разбираюсь. А ведь когда-то бегала по всем рок-концертам, полу– и четверть-подпольным, не особо интересуясь составом выступающих, лишь бы на живой концерт попасть. Но здесь, в Москве, перестала почему-то интересоваться той музыкой, которая звучит за пределами моего плеера. Совсем Золушкой девяностые прокуковала; вот закончатся скоро, все вокруг станут небось вспоминать их как прекрасную-страшную сказку, а мне и квакнуть будет нечего. Не жила потому что. Работала, крутилась как-то, книжки читала-переводила, карты рисовала, сочиняла для себя сны, которые все равно никому не расскажешь – не потому что тайна, а просто слов таких нет в известных мне человеческих языках. Ну вот и досочинялась.
И романов у меня, к слову сказать, не было давно. Ох, давно! Может быть, в этом все дело? Засиделась в своем вигваме из слоновой кости, вот и уцепилась за первую попавшуюся возможность поиграть в знакомую, но немного подзабытую игру? А вовсе не…
Спасительная, черт побери, концепция.
– Ты прости, – говорю. – И не обращай внимания. Сама не знаю, что на меня нашло в машине. Этот твой, с позволения сказать, подарок совсем мне крышу снес. У них там любови какие-то роковые, все больше неземные и нечеловеческие. И трудно понять, где заканчиваюсь я и начинаются все остальные. Мне и прежде нелегко было в этом вопросе разобраться, а теперь и вовсе…
Погубитель мой молча улыбается, кивает и накрывает мою ладонь своей, горячей настолько, что я невольно съеживаюсь в ожидании ожога. И обрываю бодрую, лживую речь на полуслове, потому что – вот она, судьба, боль и благодать, все в одном флаконе, взбалтывать перед употреблением, прятать от детей и домашних животных, ибо – яд.
– Все в порядке, – улыбается. – Ты выбирай давай, чем вечер скрашивать будем?
Хватаюсь за меню и только потом понимаю, о чем речь.
– Вот так, – вздыхаю. – Не магическое у меня сознание. Самое что ни на есть обывательское. Одно на уме: пожрать.
– А я именно это и имел в виду. Ты за весь день, кроме куска пирога, ничего не съела. Что за магия может быть на пустой желудок?
Гуманный какой и благородный. Даже тошно. Был бы по-настоящему тактичным человеком, постарался бы не казаться таким хорошим. Невыносимо ведь!
Впрочем, в любом случае невыносимо.
– Не нужно так себя изводить, Варенька, – шепчет он. – Все очень, очень хорошо.
– Да, наверное, – соглашаюсь. И вдруг, ни с того ни с сего, снова огорчаюсь: – Вот ведь ты можешь называть меня по имени, а я тебя – нет, до сих пор. Даже про себя.
– Ну, просто мы очень разные. Все – разные. Не делай из мухи слона. Лучше решай, чем тебя кормить. И осматривайся понемножку. Здесь такая публика – пальчики оближешь!
И ведь да, облизываю пальчики. Облизываю их с наслаждением, дважды… нет, трижды кряду. Сперва, испробовав местный салат из авокадо с креветками, по настоятельному совету рыжего Гудвина. Впервые в жизни это самое чудо-авокадо заморское попробовала, между прочим. Всю жизнь почему-то думала, гадость жуткая, а тут решила, что теперь нечего терять, и рискнула. Оказалось, вкусно. Да и терять мне есть что, как никогда есть – это если не врать себе, не сотрясать внутреннее пространство пионерскими лозунгами…
Больше не буду.
Второй раз я облизала пальчики, еще раз последовав совету своего наставника и прожив пару десятков лет, по праву принадлежащих прекрасной даме в голубом свитере. Кажется, приступ ревности и отчаяния, сотрясавший ее плечи в кафе «Москва – Берлин» морозной мартовской ночью, был чуть ли не единственным печальным эпизодом этой биографии. Следующей серьезной драмой оказалась простуда, подхваченная лет пять спустя во время романтической прогулки по берегу Женевского озера. Третьей – пропажа бриллиантового кольца в гостинице в Лиссабоне. Иных огорчений она мне не доставила. Быть Анной, дамой в голубом свитере, оказалось приятно и просто. Бывают же такие вот легкие, почти невесомые судьбы! Рассказали – не поверила бы, кстати. Сказала бы: чушь собачья, вы просто не знаете, каково ей на самом деле.
А вот, оказывается, и так бывает: под личиной счастливой, богатой бездельницы скрывается именно что счастливая бездельница, достаточно умненькая, чтобы не заскучать от мелких приятностей сытой жизни, и достаточно примитивная, чтобы не затосковать от такого существования.
Вот и я не заскучала, не затосковала, а как иначе? Еще долго не расставалась бы с нею, будь моя воля, но мой наставник заботливо вернул меня к реальности. На сей раз не тряс, просто положил руку на затылок – и я тут как тут.
– Зачем тебе вместе с нею стареть? – спрашивает. – Невелика радость… А так-то хорошо, правда? Просто рай на земле.
