Разительно отличаются и финалы этих двух рассказов.
В свете наших обыденных представлений нам, заурядным людям, кажется, что Уоллес безрассудно пошел в таивший опасности мрак, навстречу своей гибели. Но кто знает, что ему открылось? — Этими словами Герберт Уэллс заканчивает историю Лайонела Уоллеса. А исчезнувшая Офелия Тодд в финале рассказа возвращается в мир — ненадолго, только для того, чтобы забрать с собой своего единственного товарища по безумным путешествиям, того самого Хомера Бакленда, которому она однажды сказала: Женщина хочет быть свободной — это все. Стоять, если ей так хочется, или идти… Или править рулем.
Если что-нибудь и меняется вдоль тех дорог, то ведь и я, наверное, тоже меняюсь там, — эта фраза, брошенная вскользь героиней Стивена Кинга, окончательно решает дело. Невозможно открыть "дверь в стене", оставаясь прежним. Растяпа Лайонел Уоллес действительно был найден мертвым в глубокой яме, близ Восточно-Кенсингтонского вокзала; все остальные версии малодушные попытки автора и читателя выдать желаемое за действительное. Что касается миссис Тодд, это совсем другая история… И даже если это и не правда, это должно было бы быть ею.
1999 г.
Степной волк, который живет на крыше
"Культовая" книга моего детства (и множества чужих детств) "Малыш и Карлсон" и культовая (на сей раз я сознательно пишу это слово без кавычек) книга моей юности "Степной волк" имеют куда больше точек соприкосновения, чем может показаться здравомыслящему человеку. Обе книги предназначены читателю, который имеет личный опыт одиночества (возраст не имеет значения: Вот у тебя, мама, есть папа; и Боссе с Бетан тоже всегда вместе. А у меня у меня никого нет! — печально говорит Малыш в самом начале сказки Астрид Линдгрен); обе повествуют о чудесной встрече с другим человеческим существом — одной из тех встреч, которые переворачивают жизнь; обе рекомендуют аттракционы "только для сумасшедших" (Гарри Галлер их посещает, Карлсон устраивает собственноручно); наконец, обе книги подробно описывают способы стать максимально свободным от общества. К нашим услугам два разных метода: метод Степного Волка и метод Карлсона.
Метод степного волка
Гарри Галлер, герой романа Германа Гессе "Степной волк", на протяжении всей своей жизни настойчиво и успешно применяет метод грубого "изнасилования реальности". Он стратегически выстраивает свою жизнь в соответствии с собственными потребностями в одиночестве и независимости и исправно платит судьбе по счетам, когда это требуется.
Он достиг своей цели, он становился все независимее, никто ему ничего не мог приказать, ни к кому он не должен был приспосабливаться, как ему вести себя, определял только сам. Ведь любой сильный человек непременно достигает того, чего велит ему искать настоящий порыв его естества.
У Гарри Галлера все получается (Мир каким-то зловещим образом оставил его в покое), но его победа становится его проклятием. В его случае сбывшаяся мечта — действительно ад: Оказалось, что быть одному и быть независимым — это уже не его желание, не его цель, а его жребий, его участь, что волшебное желание задумано и отмене не подлежит. Многие из нас не готовы принять свою судьбу; еще меньше энтузиазма у нас вызывает то, во что она превращается в наших собственных умелых руках.
Метод Карлсона
Герой сказки Астрид Линдгрен "Карлсон, который живет на крыше" просто живет на крыше, другими словами — там, где не принято селиться. О его существовании никто не подозревает; более того, в его существование никто не верит. Ничего лучшего нельзя и придумать. Одиночество и независимость того, в чье существование никто не верит, превосходят самые смелые мечты начинающих Гарри Галлеров.
Мы бессмертные, не любим, когда к чему-то относятся серьезно, мы любим шутку, — для Гарри Галлера это откровение, для Карлсона — способ существования. Герой Гессе грезит о бессмертных, которые смеются; Карлсон смеется сам. Конечно, Астрид Линдгрен не могла написать в детской книге фразу: Он был беспредметен, этот смех, он был только светом, только прозрачностью, он был тем, что остается в итоге, когда подлинный человек, пройдя через людские страданья, пороки, ошибки, страсти и недоразуменья, прорывается в вечность, в мировое пространство; точно так же Герман Гессе не мог вложить в уста своего героя фирменное заявление Карлсона: Я мужчина в самом расцвете сил. Жаль, конечно…
У Карлсона есть только одно слабое место: в отличие от Гарри Галлера, он сказочный персонаж. Это сводит на нет все его многочисленные преимущества. Невелика заслуга быть жизнерадостным, непредсказуемым, мудрым и неуловимым, когда ты — всего лишь герой детской сказки. Вряд ли кто-то способен принять метод Карлсона как руководство к действию: сказочные персонажи не вызывают ни доверия, ни серьезного отношения. Можно сказать, что они — маргиналы мира литературных героев; те, кого никогда не принимают в расчет.
Кажется, идеальный рецепт — где-то посередине. Жизнерадостный Степной Волк с пропеллером, поселившийся в маленьком домике на крыше, возможно, оказался бы самым симпатичным (и самым счастливым) персонажем за всю историю литературных отчетов о человеческих попытках избавиться от назойливого присутствия в их жизни так называемых «ближних».
1999 г.
След Аготы
Символично, что самая безжалостная книга минувшего столетия была написана незадолго до его окончания, в 1986 году. Не менее символично, что она написана женщиной. Даже комичное сходство имени Аготы Кристоф с именем другой (тоже, кстати сказать, весьма безжалостной леди) Агаты Кристи вполне символично. Агата всю жизнь выдумывала занимательные истории о меркантильных отравителях; Агота поступила проще: она попробовала пересказать жизнь "близко к тексту", писать правду и только правду. Ее истории занимательными не назовешь: они слишком правдивы (отвратительно правдивы), чтобы быть занимательными.
Всякое человеческое существо рождается, чтобы написать книгу, и ни для чего другого. Не важно, гениальную или посредственную, но тот, кто ничего не напишет, — пропащий человек, он лишь прошел по земле, не оставив следа1.
Что ж, Агота Кристоф странствует по земле, оставляя следы — и какие! Прочитав первые страницы романа "Толстая тетрадь", я понял, что в моих руках оказалась книга, которую я очень долго ждал — до этого дня, впрочем, я понятия не имел, что жду чего-то, просто жил себе и жил на белом свете… Как оказалось — в ожидании книги Аготы Кристоф, которая звучит обвинительным приговором человеческой природе, человеческой жизни и человеческой литературе.
Заинтригованный забавным созвучием ее имени с именем Агаты Кристи, я открыл "Толстую тетрадь" в вагоне метро… и с трудом заставил себя закрыть эту книгу двадцать минут спустя, невольно досадуя на то, что живу так непростительно близко от центра Москвы (двухчасовая поездка на электричке была бы как нельзя более кстати).
Очарованный, почти испуганный вызывающей простотой авторского синтаксиса (подлежащее + сказуемое + дополнение — это все!), я вдруг понял, что больше всего язык романа похож на удачную попытку перевода на человеческий язык с какого-то совершенно нелюдского наречия — то ли марсианского, то ли муравьиного. Люди так не разговаривают; тем более, мы так не пишем. Никто — кроме Аготы Кристоф и ее героев. Первое рациональное объяснение, которое приходит в голову: так и только так можно написать хорошую книгу на языке, который не является для тебя родным (венгерка Агота, давно переселившаяся в Швейцарию, писала "Толстую тетрадь" по-французски). Но я решительно отметаю эту версию: как почти все попытки рационально объяснить нечто невероятное, она гроша ломаного не стоит.
