Старик меж тем поднялся, тщательно оправил пальто, а прежде, чем уйти, повернулся к Анне и дружески ей подмигнул. Она не успела ни улыбнуться в ответ, ни «спасибо» сказать за сказки, ни, напротив, демонстративно отвернуться — еще толком не поняла, что случилось и как на это следует реагировать, а старик уже дорогу перейти успел, не гнаться же за ним теперь.
«Это, наверное, такая игра, — подумала Анна, глядя ему вслед. — В „испорченный телефон“ с Небесной Канцелярией. Они ему священную истину какую-нибудь сообщают для спасения человечества, а он, недослышав, выдает дурацкие байки. И все пророки, наверное, так. То-то мы тут и ходим такие… неспасенные».
«А почему, собственно, „дурацкие“? — сердито спросила она себя, допив остывший карамельный кофе. — Очень даже прекрасные байки. А может, и не байки. Сейчас проверим, что там с краковским попугаем».
Услышав голос брата, Анна неожиданно для себя так обрадовалась, что даже тучи над улицей Диджои внезапно расступились и из-за них вынырнуло солнце, ошарашенное и смущенное, как человек, внезапно застигнутый гостями на диване в банном халате с дешевым детективом в мягкой обложке и стопкой бутербродов в изголовье.
— У меня самая дурацкая просьба в мире, — честно сказала Анна. — Глупее не придумаешь. Поэтому, если не хочешь морочиться, так и скажи.
— Рассказывай, — потребовал Мишка.
— Ты знаешь, где улица Щепанська? Или что-то в таком роде.
— Очень хорошо знаю. Это всего в трех кварталах от меня.
— Уффф! — выдохнула Анна. — Тогда тебе будет не очень трудно сходить туда и посмотреть, стоит ли на каком-нибудь окне клетка с попугаем.
— Попугай какой? Большой, синий?
— Ага.
— Мы с этим попугаем старые приятели, чуть ли не каждый день мимо него хожу. А ты откуда о нем знаешь?
— Рассказали, — лаконично объяснила Анна. — Слушай, а ты его случайно не кормил?
— Хотел, но не решился. Все-таки чужая птица. Откуда я знаю, что ему полезно, а что вредно?
— Семечки и орехи, — сказала Анна. — Это точно полезно. Мне говорили, он за угощение рассказывает разные интересные вещи. Ужасно любопытно, что ты услышишь.
— А ты сама приезжай, — предложил Мишка. — Я вас познакомлю, и корми его сколько влезет. С тебя семечки, с меня крыша над головой, кофе в постель и культурная программа.
— Я подумаю, — растерянно ответила Анна, с удивлением осознав, что расценивает его предложение как чертовски заманчивое. И даже более-менее осуществимое — при условии, что билеты на автобус до Варшавы стоят не дороже, чем в прошлом году.
«Все-таки есть попугай», — думала она, вбивая в строку поиска чудное название «Туамасина».
— И Туамасина тоже есть! — вслух воскликнула Анна, обнаружив, что этот город находится на острове Мадагаскар. Порт и центр региона Анциранана. Ну надо же.
«Получается, вообще все правда, — восхищенно заключила она. — И кафе в Гранаде, и невидимый вокзал в Рейкьявике. И даже женщина в шляпе из Хьяласти, мало ли что Интернет про такой город не знает. Подумаешь, великое дело — Интернет».
В таком вдохновенном настроении Анне не только все моря в мире были по колено, ей даже перевод оказался не страшен. Подумаешь — перевод. К четырем утра она его закончила и уснула блаженным сном младенца, бежавшего из рабства. Но в десять уже была на ногах. Мысль о том, что никто не помешает ей и сегодня отправиться в кафе на улице Диджои, бодрила лучше всякого кофе.
Эсэмэска от Мишки застигла ее в пути. «Попугай сказал: „Анна уже играет“. Семечки жрет, как не в себя. Приезжай, сама увидишь». И полдюжины смайликов, видимо в качестве приманки.
— Анна уже играет, — сказала она вслух, пробуя слова на вкус. Ей так понравилось, что пришлось повторить: — Анна уже играет. — И еще раз: — Анна уже играет! — громко, вслух.
К счастью, на улице в этот момент было пусто.
Старик сидел на обычном месте. За соседним столиком рассаживалась большая компания немецких туристов, школьницы, шустрые и звонкие, как тропические птички, облепили подоконники.
Анна сперва подумала: «Пока мне будут делать кофе, кто-нибудь да уйдет, здесь подолгу не засиживаются». Но когда она вышла на улицу с теплым картонным стаканчиком в руке, ситуация не изменилась, и Анна растерянно застыла на пороге — куда теперь себя деть?
Старик кивнул ей приветливо, как старой подружке, похлопал по соседнему стулу — дескать, присаживайся.
— Я вам точно не помешаю? — спросила Анна. — А если закурю?
Он молча помотал головой, и Анна села рядом, хотя обычно терпеть не могла сидеть за одним столом с незнакомцами. Лучше уж вовсе уйти. Старик улыбнулся и заговорил. На этот раз он обращался не к какому-нибудь невидимому собеседнику, а к Анне.
— В самом центре Вильнюса есть маленькое кафе, примечательное тем, что столы и стулья стоят перед ним на улице поздней осенью и даже зимой. Один стул поставлен таким образом, что, если сесть на него лицом к юго-западу, левым ухом можно услышать истории, которые рассказывает ветер.
— Ветер? — переспросила Анна. — Эти истории рассказывает ветер? Ну надо же! Точно, игра в «испорченный телефон». Получается, я еще вчера угадала!
— Почти угадала, — улыбнулся старик. — Только почему «испорченный»? Вполне исправный телефон. Сейчас сама убедишься. Чур тебе водить!
Он встал и подал ей руку, помог подняться и пересесть на освободившееся место. Дружески похлопал по плечу, отвесил неглубокий поклон, скорее насмешливый, чем галантный, и стремительно пошел в сторону Святых Ворот; полы его серого пальто, расстегнутого по случаю хорошей погоды, развевались, как приспущенные паруса летучего корабля.
— В Лейне… — прошептала Анна, мучительно краснея от необходимости говорить вслух.
Порылась в карманах, разыскивая сигареты, но так и не нашла. Сделала глоток приторно-сладкого карамельного кофе, внезапно опьянела от него, как от доброй порции рома, и, расхрабрившись, начала снова, негромко, но твердо и очень внятно:
— На северной окраине Лейна, куда не забредают ни любопытные туристы, ни вездесущие продавцы сладостей, живет заклинатель книг. Люди приносят к нему книги, которые показались им бессмысленными, непонятными или просто слишком печальными. Одним книгам заклинатель играет на флейте, с другими о чем-то шепчется, запершись в кабинете, а иногда просто кладет закладку — птичье перо, обрывок записки, засушенный цветок. После этого история, записанная в книге, о чем бы она ни повествовала прежде, становится историей о великолепии и чудесах мира, хотя, как рассказывают те, кто не поленился проверить, все слова остаются прежними и даже не меняются местами.
