— А тебя что, в двенадцать лет большие дяди не ебли? А тебя, Кшися, что — в двенадцать лет не ебли? Меня,
Кшисю, в двенадцать лет не ебли; не в последнюю очередь потому, что в двенадцать лет я встала на колени перед диваном, зажала себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть, и смотрела на красную растертую промежность своей подруги Долли, рыдающей, цепляющейся больно за мое плечо и скулящей: он меня порвал! он мне все порвал!.. Большой, извините, оказалась разница между тринадцатилетним бойфрендом Долли и не знающим стыда сожителем ее матушки. Я, Кшися, хорошо это запомнила — и избегала, избегала, хотя модно было тогда. Да и здешнюю мою ипостась, Лесли Тауб, по личной ее легенде, в двенадцать лет не ебли, Лесли Тауб, по личной ее легенде, прилагавшейся к фальшивому паспорту, начали ебать только в четырнадцать лет («…; школьное хобби: пела в хоре; домашнее животное: с 6 до 14 лет такса Джордж; первый сексуальный опыт — четырнадцать лет, сверстник; первый морф — 17 лет, уменьшение груди; родители: Кристина Тауб, Ричард Стивен Тауб, врачи;…»). Поэтому Лесли Тауб не знает, что маленькая девочка чувствует при сексе со взрослым мужчиной.
— Нет. Я, знаешь, только поздно и по любви. Аннабел смеется.
— Ну, говорят, больно. Я, правда, в двенадцать лет тоже не пробовала, хотя модно у нас было — у вас было? — у нас девчонки за взрослыми мужиками убивались, считалось — супершик! Но говорили, что больно. Поэтому-то маленькие девочки и не любят на самом деле взрослых мужиков; только так, хорохорятся. А мне, кстати, всегда этих мужиков было жалко: ему тоже неприятно, наверное, — мало что в тюрьму светит, если что, так еще и хнычет она, говорит — больно, больно. А он же не зверь какой, он ее ласково. А она — больно, больно…
— Разрабатывала бы пизду.
От хохота Аннабел давится куском, роняет коробочку с сичуань-тянь, пачкает липким соусом коленки в цветных штанишках. Ну, давай!
— А как же снимают их? Или как раз хотят, чтобы на бионе совсем больно было?
Аннабел утирает слезы и по одному собирает куски курицы обратно в коробку, двумя пальцами каждый держа, как дохлую какую-нибудь пакость, вытирает пальцы о скромный детский топик с отложным воротничком.
— Кто снимает?
— Ну, настоящих. Детское порно. Смотрит недоуменно.
— Лесс! Окстись! Ты же взрослая девка, в чилли попой двигаешь, а говоришь, как если бы тебе, ну… (прыскает) было двенадцать лет! Дорогая, нет такой вещи — детское порно! Детское порно — это мы! Студия «Underage of Innocensc» — это детское порно! На наших сетах ведь не пишут, что тебе двадцать семь!
— Так они же все равно знают, что морф!
— Лесси! Но они же про это — за-бы-ва-ют! Я тоже, знаешь, думала, когда смотрела старое порно, вижуалы, ну, ты поняла; я думала — господи! Да какой же вот это — аматюр? У них же даже свет поставлен и все бабы в одинаковом белье! Я Хави сказала: кто же в это верил? А он мне объяснил — это, говорит, дорогая, и есть порно: человек знает, что постановка, но делает вид, что не знает. Представляет себе, как будто настоящее. Он, говорит, смотрит не нашу с тобой еблю, а ту еблю, которую он воображает, глядя на нашу еблю. В ней тоже мы с тобой, только по-настоящему. Ты теперь, говорит, понимаешь, что для порно значило — бион? Это же счастье было, революция! Первые сеты стоили — по сорок, по пятьдесят азов штука! А просто старый вижуал — пять! А покупали — сеты!
— Чтобы чувствовать, что — по-настоящему? — Да!
— Фу.
— Здрасьте — фу! Нашлась цаца ванильная. Ты не «фу», а понимаешь, почему сейчас трудно актрис искать? Раньше, Хави говорит, брали любую блядь и ставили — лишь бы глаза закатывала и стонала. Говорит, они все сухие были, мужик член мазал, чтоб войти. Потому что — вижуал, дерьмо, фальшивка. Как кино добионное было — дерьмо. И их голливудские актеры почти никто не смогли на бион работать, эпоха сменилась, не было звезд! И с порно то же произошло. Поэтому есть мы,
— Но мы же — все равно ненастоящие! На бионе же ясно — мне не двенадцать лет, тебе не одиннадцать!
— Ну, знаешь, есть предел. Мы стараемся. Я себя на записи почти всегда, натурально, чувствую, как девочка.
Он меня гладит — а я думаю: господи! как же он в меня войдет, такой большой! — и верю почти. Ты не так?
Я не так? Нет, я не так. Я не почти, я совсем; я не могу представить себе, что я взрослая в эти моменты. Это все, чего я хочу, — быть маленькой. Чтобы на меня смотрели, как на маленькую. Чтобы как с маленькой говорили. Чтобы ни за что никогда не отвечать, а быть ребенком. Чтобы взрослым все было виднее. И тело отзывается, поддакивает.
— Ннну… примерно так.
— Ну вот. Было б им где брать настоящее — нас бы с тобой уволили. Ты бы себе сделала деморф, а? Или маленькой бы осталась?
Она действительно, я думаю, ничего не знает. И это плохо, очень. Потому что она жена Хави, потому что если бы Хави делал сеты на сторону, она бы знала. Потому что она дура и не смогла бы врать мне так немедленно и так наивно.
Потому что, кажется, отдел ошибся. Здесь чисто.
Глава 18
Двадцать три биона на левой руке, двадцать два на правой, — лесенкой, как кружочки прозрачной колбасы. Двадцать две кнопки на правой руке, двадцать три на левой, — полосочкой, как пуговицы на кукольном платье. За два года научился виртуозно класть, вся процедура занимает примерно четыре минуты — от момента надевания на нос темных очков, чтобы не слепило радужное сияние, испускаемое кожей там, где находят один на другой пятнадцать-двадцать прозрачных переливающихся бионов, до момента, когда разобранный на детали крошечный дезактивирующий щуп пылью улетает в унитаз. С этого момента есть тридцать четыре минуты и шестнадцать секунд на то, чтобы пройти регистрацию, таможню и паспортный контроль — все места, где тебе могут заглянуть в сумку, — добраться до туалета на другом конце аэропорта и скатать двадцать три биона с левой руки и двадцать два — с правой. Опоздать, дорогой Лис, будет крайне неприятно: начнут активироваться раскатанные бионы, и ты почувствуешь себя одновременно маленьким мальчиком, которого насилуют большим вибратором, и извивающейся под электрошокером мазохисткой, и тем, кто держит электрошокер, и морфом с рыбьим хвостом вместо ног, обнимающим под водой маленькую русалочку, и нежной лижущейся лесбиянкой…
…Уронена сумка. Поднять, отряхнуть. Четыре секунды. Раскалывается голова, черт, ну почему именно сегодня мигрень? Набрать в рот воды из крана, найти таблетки, выдрать из упаковки, засунуть одну в рот (козел, почему нельзя было сделать это до того, как накатал бионы?!). Одна минута восемь секунд…
…Ты, в один миг познавший все наслаждения мира, все испытавший и предавшийся всем негам разврата одновременно, сможешь ли снова вернуться к себе и снова с собою же слиться, себе возвратить разум и продолжить свой путь, как обычно? Нет, не сможешь. От неосторожного смешения бионов, «биомиксинга», сходят с ума, а пятьдесят без малого бионов-чилли, будь уверен, общими усилиями откроют тебе двери в такой ад, какого не видывали ни Джеффри Шней, ни «мама биомикса» Papa Годоли…
