— Не юродствуй, Яша; зачем мне надо, чтобы Йонги был моим сыном? У меня есть прекрасный сын — это ты, я никого больше не хочу. Йонги — мой друг, я очень его люблю; мне очень приятно, что он сказал, что мы ему как семья; но я никогда и ни на кого тебя не променяю. И никто, ни Йонги, ни кто-нибудь еще, мне тебя не заменит. И, поверь мне, ты еще окажешься успешным, целеустремленным и талантливым. Если захочешь.
Самое страшное сейчас вот что: мне, мне, не пятнадцатилетнему Яшке, но мне, Йонгу Гроссу, тридцати одного года от роду, успешному, целеустремленному и талантливому, взрослому, такому самостоятельному, вполне обеспеченному, с десяти лет привыкшему жить в одиночку, — мне трудно смотреть на Бо в этот момент, потому что мне кажется, что лицо у него плавится и деформируется, — но это просто тяжелые капли у меня в глазах набухают и сейчас сорвутся. И не заплакал бы, если бы так не засаднило в горле, и не засаднило бы, если бы так не свело сердце, и не свело бы, если бы так не напряглись руки, и не напряглись бы, если бы так не налились глаза слезами, если бы не захотелось вот сейчас подойти к Яшке, стукнуть его по надутой морде, сказать: сука! Что тебе, жалко? У тебя есть мама и папа, — ну давай же сделаем вид, что у меня тоже есть ну хоть что-то, — нет, тебе надо вот прямо сейчас, прямо на месте напомнить мне, все отобрать… Черт, Лиза, передай мне, пожалуйста, чашку, кажется, мне что-то попало не в то горло.
Глава 44
Я, наверное, начну с того, что для меня большая честь беседовать здесь с вами, господин Фокуп и с вами, мистер Лифицын. Я был очень, очень впечатлен вашим выступлением по вэвэ, нафтоящая профеффиональная работа, примите мои поздравления. Мафтерски сделано, да, получил нафтоящее удовольствие, наблюдая. Фобственно, поэтому и пришел. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека. Мы ведь с вами некоторым образом коллеги. Нет, что вы, я никогда не фнимался в кино, хотя в любительских записях, знаете, для фемьи иногда давал хороший бион — там катание на лыжах, поездка к морю, всякое такое. Ну, чтобы было что детишкам показать. Извините, я отвлекфя, но все-таки договорю: мы с вами коллеги, в том фмысле, что ловцы душ. Вы, как это говорили в старину, хедхантеры, а я — школьный учитель. Учу, так фказать, разумному, доброму, вечному. Улавливаю детские души в фети добра. Вы поняли, к чему это я: как профеффионал профеффионалам — прекрасное обращение. Фобственно, поэтому и пришел. Надеюсь, я вас не разочарую, да.
Кстати, фкажите, а конкурс у вас большой? В фмысле, много претендентов? Я к тому, что у нас же очень талантливый край, много должно быть самородков, так фказать. Вы же, наверное, знаете: Флава Грумин, например, из нашего города, в софедней школе учился, я даже видел его как-то раз на районной Олимпиаде. Тоже, значит, птенец нашего гнезда. Простите, что? О, нет, не может быть, чтобы вы его не знали, он же все-таки мировая величина, взял три года назад Бронзового льва в Каннах. Я, конечно, понимаю, что это не большие, так фказать, Канны, а малые, рекламные, но хотя бы вы, Саша, должны помнить ролик «Фмирнефти»: девочка, папа и бутерброд, с такой фкрытой, но оооочень тонкой аллюзией на балладу Милна, ну, вы знаете. Ну, вот это как раз Флава и фнимал. Я вот для мистера Фокупа раффкажу ифторию в деталях, потому что это, конечно же, клаффика, уверен, вам будет интерефно — ну, просто как фпециалифту. «Фмирнефть», как вы, конечно же, знаете, производит фобачьи корма и детское питание, в том числе — и на экспорт. Так что если у вас есть дети, мистер Фокуп, то, вполне возможно, они как раз вскормлены роффийской нефтью. Усилиями, так фказать, руффких Менделеевых и Бутлеровых. Вы, кстати, знаете, какой процент мировых запасов питания производит Роффия? Не фкажу точно, но огромный. Почти фтолько же, фколько все арабские страны, вмефте взятые. Да, Саша, нам с вами есть чем гордиться. Это, кстати, ничего, что я по имени? Отчефтва же вашего я все равно не знаю. Ну, я продолжу, да? Потому что в фамом деле очень любопытная ифтория. Так вот, когда выяфнилось, фколько продуктов питания делается из нефти — ну, маргарин, некоторые форта мафла и майонеза, другая бакалея, — то народ, офобенно у нас, в провинции, был очень, очень взволнован. Было, я бы фказал, большое брожение умов, да. И тогда «Фмирнефть» и «ФибОйл» вместе фпонсировали пиар-кампанию: «Нефтепродукты: на чем фтоит Россия». И как раз ролик с бутербродом снимал Флава. И подействовало, мистер Фокуп, еще как подействовало! Вы же помните, что писал Дофтоевский о руффком характере? Вот то-то и оно!
Так что у наф вполне кинематографичефкий край, и я надеюсь, что не разочарую вас не только своими так фказать данными, но и актерским талантом. Вы, Саша, надеюсь, профтите мне такую фамонадеяннофть. Знаете, как я говорю своим ученикам: «Плох тот лейтенант, который не мечтает фтать генералом». Я и сына своего, кстати, так вофпитываю, Офипа. Очень фпособный парнишка, люблю его безумно. Если вы задержитесь у нас, я вас с ним познакомлю обязательно. Нет, не в фмысле работы, конечно, он-то тьфу, тьфу, в этом качестве вам не будет интересен. Просто по-человечески познакомлю, послушаете, как стихи читает — тринадцать лет, а Бродского буквально строфами наизусть знает! Впрочем, я заболтался: давайте к делу. Я, честно говоря, немного волнуюсь, подойду ли я вам, как человек, страдающий клаффической болезнью руффкой интеллигенции.
У Лиса с Волчеком было внятное и однозначное ощущение, что вся комната залеплена витиеватой болтовней этого козлобородого интеллигента и что клочья болтовни торчат у них обоих в ушах.
— Классическая болезнь русской интеллигенции, дорогой Евгений Степанович, — это хроническое бессилие, — сказал Волчек, подавляя желание послать разговорчивого кандидата в актеры к чертовой матери.
Тот засмеялся и вдруг оказался очень обаятельным, и Волчек наметанным глазом кастера подметил большую потенциальную киногеничность этого человека — только на что нам его киногеничность, если окажется, что он совершенно нормальный? Потому что на первый взгляд он совершенно нормальный, и если у него под галстучком-костюмчиком не обнаружатся дивной красоты перья или член не обнаружится в левой штанине, свернутый в четыре раза, то может он кормить своих жену и Осипа своей нереализованной киногеничностью.
— Нет, нет, — на самом деле у меня, профтите за каламбур, язык без костей, во всех, знаете, фмыслах флова, — клаффическая болезнь руффкой интеллигенции.
И тут тоскливое существование Волчека и Лиса, за полтора месяца поездки не добившихся ничего, ни-че-го-шень-ки, и уже ни на что в этом мрачном Смирновске не рассчитывавших, озарилось небесным светом. Ибо язык у Евгения Степановича Грызевого оказался без костей, без упрека и, кажется, без конца. Прекрасный этот язык достигал первой пуговицы двубортного пиджака, переливался алым сквозь перламутр, сгибался и разгибался ловкой змейкой, тугим колечком скручивался и жгутом завивался то вправо, то влево, и Лис с Волчеком сидели, оцепеневшие от такой идеальной, такой удивительной красоты, и Волчек тихонько встал из-за стола и подошел, завороженный, к гордо стоящему по стойке смирно, закатившему очи и руки прижавшему к бокам Грызевому, чей язык продолжал извиваться и бушевать, очаровывать взор и радовать сердце, и потрогал этот язык, и даже осторожно просунул палец в услужливо сложенное колечко, а потом посмотрел свой палец на свет, и палец его поблескивал в мягких лучах смирновского солнца, как царский скипетр.
