— Как — бомбу? — спрашиваю я с деланым испугом.
— В переносном смысле. Объявить о том, что вы разрываете с чилли, что выбираете путь независимости. Что вы делаете теперь картины не для проката, а для искусства.
— Для меня это все равно что сказать, что я снимаю кино для слепых, — говорю я со вздохом. — О каком искусстве вы говорите, Ланда?
— О настоящем искусстве. О том, что делается не на продажу. Например, о сотрудничестве с Гауди. — Вомбатус вдруг снова заводится, даже привстает со стула. — Он, вероятно, сэмплирует некоторые мои работы, не самые, конечно, смелые, но все равно — это прорыв, безусловно! Он — наш!
О да. Гауди, конечно, бессребреник. Чистое искусство, нечто вне рынка, а как же. Господи, какой он ребенок, этот старый человек.
— Понимаете, Ланда, — говорю я, глядя в ее подернутые усталостью глаза, — меня не интересует искусство. Меня интересуют только деньги. И, может быть, слава. Потому что деньги — это именно то, к чему все может быть сведено. Единое мерило успеха.
Мы с ней понимаем друг друга, она осторожно и незаметно прикрывает глаза, подавая мне знак, а потом говорит возмущенно:
— Грег, нам не о чем тут говорить! К черту его!
— Под этим девизом десять лет назад вы все и легли под Ассоциацию! — рявкает Грегори, а Ланда накрывает своей седой лапкой его ладонь и говорит:
— Пойдем, пойдем.
И когда они поднимаются, чтобы уйти, она еще на секунду оборачивается ко мне и улыбается едва заметно, и я вдруг чувствую такую к ним нежность, как будто мама и папа ненадолго зашли ко мне в гости и вот, уходят, — и я почему-то знаю, что больше никогда уже их не увижу.
Глава 69
Дачей заниматься надо на выходных, а сейчас уже половина третьего ночи и надо собраться, встать и закончить с квартирой, потому что за последние пять часов ничего, ничегошеньки тут не сделал: как пришел, как сел на диван перед вэвэ, так и просидел, переключаясь с канала на канал, так и просидел, как будто у себя дома, как будто Щ, скажем, в ванной или на кухне — чай заваривает, роется в коробке с печеньем, сейчас вернется. Надо встать и сделать что-нибудь, сейчас половина третьего ночи, в десять утра тут будет его адвокат с оценщиком — надо продавать квартиру и оставшуюся мебель, и вэвэ, и хранящуюся на даче дорогущую аппаратуру, его любовь и гордость, — но это все уже без Лиса, увольте. Лис пришел сюда буквально на часик, буквально на полминуты — разобрать, по просьбе адвоката, личные вещи покойного друга, посмотреть, нет ли чего чужого, нет ли чего, что надо вернуть партнерам, работодателям, друзьям, еще кому-то, а все остальное, сказал адвокат, видимо, продадим, если не найдем наследников — но у него же вроде нет наследников? Вроде нет. Так что Лис здесь на секундочку только, взглядом буквально по полкам пробежаться и уже навсегда уйти из этого дома, неизвестно чьего теперь, неизвестно зачем нужного.
Сидел перед вэвэ и так боялся встать, что даже в туалет сходить не мог, — ну что же, теперь в туалет и быстро взглядом по полочкам пробежаться: нет ли чего чужого, не надо ли вернуть хозяевам последнюю несостоявшуюся пересылку, не забыл ли здесь я чего сам в один из визитов — скажем, шарф, скажем, одолженные на посмотреть сеты, скажем, вот как раз мой «Меглеси Уотсон», а бион от него где? — а вот где, ну и прекрасно. Еще два сета, кажется, Ростовского, по крайней мере, «Серая лилия» точно, оставить? — нет, надо забрать и отдать Ростовскому, хотя Ростовский, кажется, сам обещал завтра подъехать, когда адвокат тут будет, может, взять что-нибудь на память, может, просто свое забрать, если оставалось.
Две пересылки здесь должны быть точно — Щ должен был ехать на следующий день после — ну, понятно, после чего он должен был ехать опять в Тунис, значит, где-то лежит пакет с бионами Гегеля, а потом в пятницу, кажется, он снова собирался сюда, на дачу, а потом в понедельник — везти шесть очень жестких бионов куда-то для Моцика, но Моцик уехал в среду, я сам хотел его застать и не застал — значит, и Моциков пакет тоже где-то здесь — а, вот, все вместе лежит, шесть для Моцика и сколько-то красных в другой коробке — это Гегелевы, он красное любит. Еще коробка большая и рядом с ней другая, поменьше, на четыре ячейки; на большой написано «Зав» — это что? Это миксы, плоды мучительных трудов Щ, домашних и дачных; последний месяц он изводил Завьялова идеей делать бизнес на биомиксах, создавать рынок, продавать самые клевые — Зав, кажется, упирался потихоньку, но надежда была, — теперь, интересно, кому отдавать эти миксы? Заву? Себе забирать? Себе — а что делать с ними? Ну, вот этот, черный с серебром, себе, тот, на котором параплан и песок, ну, не параплан, ясно что, черт, да что ж так в носу щиплет? Короче, это себе, это на память, а остальное — если Заву, то Зав, может, действительно начнет продавать? — впрочем, Щ, наверное, даже рад бы был, ну, значит, отдадим Заву, видимо, и большая коробка на двадцать четыре, и маленькая на четыре — ему, каждый бион подписан-помечен, смесь чего с чем, на одном замечаю «белка + …» — когда он успел белку-то записать??? — впрочем, теперь все равно.
Что еще? Книги — книги — нет, не могу притронуться к книгам, какие-то из них лежали тогда на полу в ванной, они сказали мне, что робот залез на них и с них прыгнул… Словом, книги я не трогаю, не могу трогать книги. Еще надо забрать фотографию его с мамой, здесь ему сколько — шесть? восемь? куда ее девать, нельзя же у себя в доме держать фотографию чужой женщины и мертвого человека, когда он был маленьким? — но и оставлять здесь нельзя, почему-то вдруг Лис подумал, что Яэль сказала бы — забирать, и понял, что эта фотография всегда теперь будет стоять у них в доме, неизвестно, где именно, но будет, и спрятал фотографию в сумку, лицом вверх, чтобы ей не было темно или страшно.
Половина пятого утра, и теперь ближайшие батареи можно купить только в конце Рублевки, и дай бог доехать дотуда на этих, почти садятся, почему не сменил по дороге сюда? — вот придурок. За все эти годы, кстати, я не поинтересовался, защелкивается ли тут дверь или ее надо запирать все-таки ключом, уходя.
Глава 70
Говорил: я нервничаю? Да я совершенно не нервничаю! С чего это я нервничаю??? — а сам так нервничал, что вот — не пошел со мной, сказал, насупившись: нууу, это непрофессионально, так нельзя, такие проблемы решают с начальством с глазу на глаз, хоть я тебе и муууж… — но на самом деле просто нервничал настолько, что боялся делу повредить. Какой все-таки чудесный и какой смешной; принес мне вчера копеечную игрушку — кротика на веревочке. Дал и говорит: похож на меня? Безумно, говорю, похож. Расцвел, заулыбался и говорит: значит, я такой славный?
Нервничает, да; и я нервничаю, хотя, казалось бы, ну что нервничать? Бо не зверь, чай, не съест; прийти и сказать прямо: дорогое начальство, мы хотим живьем рожать ребеночка. Денег нет. Поэтому, пожалуйста, повысьте мне зарплату, а уж я буду работать изо всех сил! Ну, скажут нет. Тогда нам вообще негде будет денег брать, потому что все возможные банковские ссуды на квартиру ушли. Можно было, кстати, и дешевле купить, но в этой детская ванная — на потолке крабики, на ванне водоросли нарисованы, такое зелененькое… Мы тогда как друг на друга около этой ванны посмотрели… Так нам больше ни один банк ни копейки и не даст. Исчерпались кредиты.
