Аргумент был встречен с пониманием.
– Есть чего делать.
– Вот и я о том же. Это ж надо додуматься!
– Так это твой друг сказал Авке про тебя, вот она и разозлилась. – Данька снова поймал ртом трубочку. В трубочке забулькало – кола кончилась.
– Друг? Какой друг?
– Ну, такой: темный, высокий, с телеканала. Симпатичный, кажись.
– Шутихин, что ли? – не поверил Матвей.
– Наверное, – худые Данькины плечи дернулись, – он еще приходил к нам домой, спрашивал Авку.
– Слушай, – одернул щегла Матвей, – не называй так сестру – Авка. Называй Устя, что ли.
– Один черт, – бросил Данька, – я ему еще сказал, что сестра на работе. Авка… то есть Устя, говорит, они встретились в супермаркете и он все выложил про ограбление и наезд. Сказал, что ты нанял актеров из театра.
На дне глаз Матвея затеплилось подозрение, быстро перешедшее в уверенность.
– Врешь.
– Ничего я не вру. Авка… то есть Устя, так говорит. Меня же там не было, – мудро отмежевался Данька.
– Точно? Она так сказала?
– Гадом буду.
Лучший друг оказался Брутом.
Подгадал момент и всадил стило в спину. Причем подтвердил своим гнусным поступком общеизвестную истину о том, что настоящую боль причиняют как раз близкие люди или те, кого вы держите за близких. Даже Гай Юлий не готов был к таким фортелям, вот и умер от двадцати трех колотых ран.
Несколько мгновений Матвей осмысливал услышанное, после чего разразился потоком ругательств, которые, впрочем, подбирал с оглядкой на Даньку:
– Вот козел, мурло поганое, пьянь подзаборная, я ему устрою. Я ему покажу, сучьему потроху. Он у меня будет иметь жалкий вид и нежную походку.
– Все равно Ав… Устька тебе уже не поверит. Знаешь, какая она упрямая. Ужас. Надо, чтобы твой друг сам во всем признался. А не захочет – запиши разговор с ним на диктофон! – подкинул ценную мысль Данька. – Я в каком-то кино такое видел.
– На диктофон? – Мотя с интересом посмотрел на юнца.
– Ну да.
– А что? Неплохо придумано. Диктофона, правда, у меня нет, но можно купить. А можно попросить у Витасика. – Мотя кисло улыбнулся собственной шутке.
– А Витасик – это кто?
– Ну, этот, с телевидения, чувак, который приходил к тебе и который опустил меня ниже плинтуса. Он и есть Витасик. Представляешь, двадцать лет дружили, а поругались из-за бабы. То есть из-за твоей сестрицы.
– Я понял, – важно ответил Данька. Он старался дотянуться до неписаных правил мужского клуба.
Матвей оценил старания.
– А ты ничего, – он похлопал гостя по плечу, – и голова у тебя работает как надо. Только я все-таки не стану записывать Витасика: в память о нашей дружбе. Пусть живет.
– Значит, тебе сеструха не нравится?
Мотя прочистил горло:
– Да нет, как раз наоборот. Это я ей не нравлюсь, поэтому разоблачу я Витасика или нет – это ничего не изменит.
– Ну и глупо. В любви каждый сам за себя, – тоном бывалого сердцееда заявил Данька, – он-то не очень думал о тебе и вашей дружбе, когда подкатывал к… Устьке.
– Витасик у нас натура творческая, импульсивная, к тому же не всегда трезвая. Скорее всего, поддался настроению и уже жалеет о том, что сделал.
– Это не кино, это жизнь, – поучительно изрек Данька, чем окончательно развеселил Мотю.
– Слушай, я к тебе за советами обращаться буду, не возражаешь?
– Не возражаю, – демонстрировал высоты мужской солидарности Данька. – Хочешь, дам первый совет?
– Хочу.
– Сначала покажи мне сумку, которую ты купил Авке. У меня есть мысль.
Мужчины перебрались в комнату, сидя на диване голова к голове, развязали коробку, развернули упаковочный пергамент и извлекли на свет кусок замши, напоминающий бархат.
– Cool, – оценил Данька, – у Авки, то есть у Устьки, таких прибамбасов никогда в жизни не было. Пусть это пока у тебя побудет, я потом заберу и подсуну сеструхе в барахло.
– Думаешь, проканает?
– Не уверен, но попробовать стоит. Если что – назад принесу. А есть еще кола?
Получив в качестве поощрительного приза еще один стакан колы, Данька высосал его и уже поднялся уходить, но тут его взгляд упал на прислоненную к стене у дивана гитару.
Забыв о достоинстве члена мужского клуба, по-девчоночьи ойкнул:
– А это твоя?
Гитара тут же упокоилась в объятиях щегла, и Мотя в который раз с сожалением осознал, что с Данькой у них гораздо больше общего, чем с его сестрой.
Время текло, мужчины передавали из рук в руки гитару, перебирали струны, демонстрировали друг другу какие-то аккорды, куски каких-то мелодий, так что, когда Данька случайно посмотрел на часы, оказалось, что стрелки перевалили за полночь.
– Блин, – он испуганно посмотрел на Матвея, – мне влетит. Я пошел.
– Если что – зови на помощь, – предложил новообретенному другу Мотя.
Парень отчалил, а Матвей, оставшись в одиночестве, принялся анализировать прошедший день.
Все получилось в высшей степени глупо: подарок и ссора. И шкет прав – исправить ситуацию может только сам Витасик. Пусть выступит Тарасом Бульбой, только наоборот: он убил, он и возродит.
…– Почему так долго? – Разъяренная, как тигрица, Августа выскочила в прихожую. – Чего ты там торчал столько времени?
– Ничего, – Данька втянул голову в плечи, – колу пили.
– А что там за музыка играла? – Августа шарила по лицу брата сканирующим взглядом.
– Телик работал. – Наученный горьким опытом, Данька под пытками бы не признался, что держал в руках гитару.
Доставшаяся в наследство от отца гитара была упрятана с глаз подальше на чердаке тети Любы. Всякую другую, неведомыми путями приблудившуюся к Даньке гитару ждала та же печальная участь – от нее безжалостно избавлялись.
– Три часа, значит, колу пили? А ты не боишься лужу ночью напустить?
– Не боюсь, – хихикнул Данька. Он готов был подыгрывать сестре и терпеть любые унижения, только бы она не заметила следы запретного удовольствия. Они, эти следы, были очевидны: по малолетству Данька не научился еще ликвидировать печать просветления на лице, к тому же подушечки пальцев выдавали его с головой – покрасневшие, они до сих пор ощущали гитарные струны, как руки – тепло деки.
– А еще что делали? – продолжала допытываться Августа.
– Да так, – отмахнулся Данька, – поболтали кое о чем.
– О чем, например?
– Например, о тебе. – Опасный участок разговора был благополучно пройден, Данька расслабился.
