– Обо мне?!
– О тебе, тебе.
– И что вы обо мне говорили?
Данька не отказал себе в удовольствии поиздеваться над тираншей сестрой:
– Чё, интересно?
– Еще чего? Совершенно неинтересно, – стала отнекиваться Августа. – Но это меня касается, поэтому давай выкладывай.
– Так, ничего особенного, просто ты повелась на такую лажу, что твои умственные способности вызывают сомнение у нормальных людей.
– Вызывают сомнение? Мои умственные способности?
– Ага.
– Так, ну вот что: завтра будешь заниматься два с половиной часа.
– Это за что?
– За то, что обсуждал с посторонним человеком сестру.
– Матвей не посторонний, Матвей…
Не-ет, это было уже чересчур – кровь бросилась Августе в голову. Этот омерзительный тип, сосед, настроил против нее брата!
Августа уперлась в бока:
– Не посторонний? А кто? Кто? Отец родной? Или гуру? Кто он тебе? Никто! И ты не имел никакого морального права говорить о родной сестре с чужим человеком, да еще в таком тоне, – перешла на крик Августа. В эту минуту ей было плевать на слышимость в их доме. – И это не мои умственные способности вызывают сомнение, а ваши!
– Наши? – с гаденькой улыбочкой переспросил Данька.
– Ваши! И не смей рожи корчить, паразит!
– Я паразит?
– Все вы паразиты! И папашка, и ты, и он! – Августа ткнула пальцем в стену, за которой, предположительно, находился сосед. – Все вы паразиты!
Она со злостью пнула подвернувшийся под ноги пуфик, и завод закончился. Неприглядность вспышки моментально дошла до разгоряченной Августы, ей, как обычно, стало стыдно, на глаза навернулись слезы. До чего довели, сволочи.
– Иди мойся, – сдавленным голосом выговорила она.
– А ты не хочешь спросить, что мы решили?
– Ах, так вы еще что-то решили? – Слезы высохли.
– Мы решили записать признание этого Витасика на диктофон.
– Кого-кого?
– Ну, этого, который с телевидения.
– Виталия Шутихина, что ли?
– Ну да. Это я придумал, – с гордостью сообщил братец.
– Ты придумал?
– Да, я.
Августа смерила брата оценивающим взглядом:
– Ладно, Штирлиц, быстро умываться и спать.
На пороге ванной Данька оглянулся:
– А если ты обидела человека зря, ты извинишься?
– Много чести.
– Но он ведь ни в чем не виноват, а ты его зачем-то выгнала и обозвала.
– Значит, так ему и надо. Нечего таких друзей заводить, от которых одни неприятности.
– Они дружат двадцать лет, – поделился добытыми сведениями Данька, – и из-за тебя первый раз поссорились.
– Мойся уже, – совсем другим тоном велела Августа и отвернулась, пряча от Даньки дурацкую, глупейшую улыбку.
Первая половина дня у Шутихина оказалась свободна, и в полном одиночестве он спал в собственной постели, что было весьма неосмотрительно, учитывая последующие события.
Разбудил Витасика требовательный звонок в дверь.
Витасик сразу смекнул, что открывать не стоит.
Пока начинающий алкаш прикидывал, каковы его шансы отсидеться, звонок троекратно повторился, так что было совершенно очевидно: рано или поздно открыть придется.
Что за люди такие непонятливые? Страдая от похмелья, Витасик разлепил веки и тут же вынужден был со стоном их закрыть.
Звонок уже трезвонил без пауз, создавалось впечатление, что кнопку вдавили навсегда, замкнули цепь подручными средствами – спичкой или канцелярской скрепкой.
Кряхтя и постанывая, Витасик осторожно сел в постели и потрогал голову. Боль из тупой превратилась в стреляющую. Чтоб он еще раз вот так напился… Да никогда в жизни.
Витасик обвел комнату мутным взглядом в поисках того, на чем можно поклясться. Ничего библейского в его окружении не водилось, но взгляд наткнулся на фотографию родителей, которые со стены с печальным укором взирали на непутевое чадо. Поклясться родителями?
Витасик заранее почувствовал себя клятвопреступником и поежился. Ну их в баню, все эти клятвы.
Спятивший звонок заставил Шутихина выползти в прихожую.
– Кто? – прошелестел он сухим ртом. Заглянуть в глазок мешала резь в глазах.
– Я, – отозвался гость. Ясен пень – Мотька Степура.
Какое-то шестое чувство, подозрительно похожее на голос разума, подсказывало Витасику, что впускать друга не стоит, но руки с разумом не дружили, действовали сами по себе и уже поворачивали замок.
Неожиданно дверь вырвалась из-под контроля, полетела навстречу и приложила Витасика по лбу. На ногах Шутихин и так держался еле-еле, а от удара вообще завалился под вешалку, собравшую на себя барахло всех сезонов, и зарылся под каким-то межсезонным френчем.
– Только не по лицу! – истерично взвизгнул Витасик.
Было от чего впасть в истерику.
Тот самый Мотька Степура, с которым они лишились девственности в одном году, в одном пионерском лагере (не исключено, что с одной и той же вожатой), с которым оприходовали не одну бочку вина и выкурили не один центнер сигарет, – этот самый Мотька Степура был явно в бешенстве и наводил ужас.
– Что ты ей сказал? – Мотя выдернул из кучи тряпья зеленого от похмелья и страха Витасика и потащил в комнату, смахивающую на грим-уборную примы.
– Ничего никому я не говорил, – блеял Витасик, у которого в голове в этот момент все перемешалось: Тоня, одноклассница Ритка, Таня и красотка докторша. Если говорить по совести, он чувствовал за собой грешок, но с похмелья не мог вспомнить какой.
– Что ты сказал Августе? – прогремел в лицо ему Матвей.
– Ах, Августе, – обрадовался Витасик.
– Да! – рявкнул Мотя и намотал на кулак и без того растянутую майку Витасика.
– Я не помню! – извивался и юлил Витасик.
– Даю тебе последний шанс: что ты сказал Августе, – по слогам, с угрозой в голосе произнес Матвей.
Витасик на всякий случай прикрылся подвернувшейся под руку подушкой-думкой:
– Вспомнил! Сказал, что ты нанял актеров, и ограбление было разыграно, – признался он, подглядывая одним глазом за Матвеем.
И не уследил, пропустил удар левой в солнечное сплетение. Бледно-зеленая физиономия сделалась синюшной, Витасик открыл рот и норовил лишиться сознания.
Этого Мотя допустить никак не мог.
Приметив початую бутылку пива в изголовье постели, Матвей вылил содержимое на голову задыхающемуся Витасику и похлопал предателя по щеке:
