Мысль и чувство сливались в ней воедино, когда она смотрела на эту картину. Кира с удивительной, пошаговой почти последовательностью ощущала, как происходит этот процесс в самой глубине ее существа, и слияние неясной, но сильной мысли с неуловимым, но столь же сильным чувством вызывало в ее душе такой мощный резонанс, такой какой-то могучий аккорд, что слезы подступали к горлу.
Она стояла перед брейгелевской картиной и молча смотрела на то, что в этой картине происходит. На эту особенную, необъяснимую жизнь, в которой природа и дух нераздельны.
В зале не осталось уже никого, тишина была пронзительная.
Кира с трудом отвела взгляд от «Охотников», оглянулась. Длугач стоял у выхода из зала, прислонившись плечом к дверному косяку, и смотрел на нее со странным выражением.
– Иду, иду, – поспешно сказала она. – Проголодался?
Он не ответил и молча вышел из зала. Кира пошла за ним, в дверях еще раз оглянулась на «Охотников», снова остановилась, задержалась еще на минутку и нагнала его только на парадной лестнице.
За ужином он выглядел мрачным, но она отнесла это на счет того, что не очень-то хорош оказался этот ужин – шведский стол в плотной толпе людей. В Вене явно можно было найти более интересный ресторан, чем этот, и, конечно, она должна была это сделать.
– Может, в другое место пойдем? – предложила Кира.
– Зачем? – Он пожал плечами. – Я сыт.
Аппетит у него был отменный, но и венский шницель, свисающий с краев огромной тарелки, не оставлял сомнений в том, что таким куском мяса в панировке действительно можно наесться.
Они сидели друг против друга за столом, под высоким музейным куполом, и молча думали каждый о своем. Было в этом что-то гнетущее.
«Зачем он затеял эту поездку? – Кира взглянула на Длугача. На его лице было лишь отчуждение. – Или это я ее затеяла?»
– Надо было нам в другой какой-нибудь город поехать? – полувопросительно проговорила она.
– Да нет. Какая разница? – с непонятной интонацией ответил он.
Молчание снова повисло между ними. Кира не знала, чем его объяснить и чем развеять.
До этого вечера ей казалось, что они проводят время хорошо. В Вене было так много тайного очарования, что открытия происходили буквально на каждом шагу, и все они были захватывающе интересны.
Однажды она заметила в массивно-кружевной, похожей на старинный домик уличной афишной тумбе малоприметную дверку.
– Вить, смотри! – с интересом сказала Кира. – Как ты думаешь, куда эта дверка ведет?
Он пожал плечами и промолчал. Потом все же ответил нехотя:
– К ведрам и швабрам. Их в тумбе держат.
Но Кире такое объяснение показалось слишком обыденным. Ну не подходило оно к этому загадочному домику! Она подошла к фиакру, стоящему на площади у собора Святого Стефана, и спросила про афишную тумбу у кучера; почему-то показалось ей, что он должен это знать.
– Видишь! – радостно воскликнула она, возвращаясь к Длугачу, который к фиакру сопровождать ее не стал. – И никакие совсем не швабры! Под всем городом старинные катакомбы. И если в эту афишную тумбу войти, то можно в них спуститься. И там, может, есть призраки. – Кира говорила это и чувствовала, как ее охватывает детский восторг. – И, может, прямо оттуда один призрак и вышел, и стал Фантомом Оперы!
Она поняла, в чем тут дело! Венский быт не приземляет жизнь, потому что за ним стоит загадка или по крайней мере мощная традиция, вот что она поняла. Нет здесь случайных, ни с чем не связанных и ни в чем не укорененных явлений. Возносилась и обрушивалась империя Габсбургов, войны сотрясали Европу, а венское время текло непрерывно, одним сплошным потоком.
В другой раз Длугач задержался в номере, а Кира ожидала его внизу и пролистывала альбом по венской истории, лежащий на столике в вестибюле отеля.
– Витя, – сказала она, когда он наконец спустился, – давай тебе рубашки на Шпигельгассе закажем?
– Какие рубашки? – спросил он.
– Там есть ателье, и здесь вот, видишь, написано: если сшить у них рубашку, то можно потом хоть сто лет заказывать к ней новые воротнички и манжеты. И мерки твои все будут там храниться, и они будут тебе все что хочешь шить, можешь даже не приезжать. Это всегда так было, понимаешь?
Все-таки Кира не могла найти такие слова, которые объясняли бы то, что она чувствовала здесь во всем, и в этих рубашках тоже, – надмирную эту респектабельность, которая одухотворена так мощно, что имеет отношение уже не к вещам только, но к жизни в целом, как она есть.
Но, в общем, ничего объяснять было и не нужно. Длугач понимал толк в хорошей одежде, поэтому в ателье на Шпигельгассе пошел без особых объяснений. Кире показалось, что ритуал снятия мерок и заказа рубашек он воспринял даже с интересом.
И когда она упомянула, что хочет купить себе на память об этой поездке точно такую же заколку-звезду, какую носила в прическе венская принцесса Элизабет, портреты которой красовались повсюду, будто бы она жила не сто лет назад, а прямо сейчас, – он попросил, чтобы заколку-то она выбрала сама, потому что он не знает, что за звезда такая, но это был бы от него подарок.
– Хоть что-то толковое в Вене твоей сделаю, – заметил он, расплачиваясь за бриллиантовую заколку в маленьком, с виду неприметном ювелирном магазине.
Хозяин этого магазина был правнуком того самого ювелира императорского двора, который сделал те, первые заколки для принцессы.
– А что, по-твоему, в Вене бестолкового? – удивилась Кира.
– Да всё. Немцы – те хоть воевать умеют, а австрияки вообще ничего.
– Глупости ты какие-то говоришь! – возмутилась она.
– Не глупости. – Он посмотрел искоса и исподлобья. – Немцы много чего полезного изобрели. Двухэпитрахоидный ванкель, например.
– Что-что они изобрели?! – поразилась Кира.
Она представила весь огромный массив полезного и прекрасного, что изобрели немцы, да и, как Длугач выразился, австрияки тоже, и его слова показались ей на фоне этого массива такими смешными, что она прыснула.
– А чего ты хихикаешь? – пожал он плечами. – Двухэпитрахоидный ванкель. В каждом моторе есть. В «Жигулях»-«копейке» тоже.
Какими путями идет его мысль, на чем она задерживается, что ему кажется важным – никогда ей этого не понять! Да и надо ли ей это понимать?
Заколка принцессы Элизабет сияла, как настоящая звезда, по дороге из ювелирного магазина зашли еще в кондитерскую «Альтман и Кюне» и купили конфеты ручной работы, которые им уложили в бонбоньерку, сделанную в виде игрушечного комода с выдвижными ящичками… Так все это было красиво, такая елочная была во всем этом радость, что Кира то и дело улыбалась, и на душе у нее было так легко, как бывало, пожалуй, лишь в детстве.
И только когда вернулись в отель, к концу этого длинного, полного милых радостей дня она осознала, что Длугач мрачен и нисколько не радостен.
