Работа была завершена к вечеру в воскресенье. Джоан забрала сорок с чем-то страниц для перепечатки. Событие было отмечено бокалом шампанского. Затем около часа я провалялся в горячей ванне. На ужин я съел краба и выпил полбутылки какого-то замечательного новозеландского вина.
Примерно в десять вечера появилась Джоан и принесла рукопись.
— Но вам придется зайти ко мне где-нибудь около полуночи, — сказал я.
— Хорошо, сэр.
Я просмотрел страницы, внес еще кое-какие поправки к назначенному сроку и завалился спать, зная, что Джоан заберет материал и без меня.
Проснулся я поздно. Заново перепечатанный сценарий принесли вместе с завтраком и запиской: «Поступило сообщение от мистера Флека. Он получил ваш сценарий и прочтет его, как только представится такая возможность. К сожалению, он задерживается и вернется утром в среду. Мистер Флек просил передать, что он с нетерпением ждет встречи с вами».
Моя первая реакция на это послание была простой: «Иди и застрелись, дружок. Я не собираюсь сидеть и ждать, пока Ваше Величество соблаговолит появиться». Но когда я позвонил Салли в Лос-Анджелес и сообщил, что Флек бессовестно дергает за поводок, она сказала:
— А чего ты ждал? Этот парень может делать, что захочет. И он соответственно будет делать, что хочет. Ведь ты, любовь моя, всего лишь писатель…
— Ну, спасибо тебе большое.
— Будет тебе, ты же знаешь, как действует вся эта цепочка. Может, Фил и говенный человек, но все равно — деньги-то у него. И это делает его королем…
— А я, выходит, раб на плантации.
— Слушай, если ты так злишься на Фила, устрой скандал, потребуй, чтобы тебе дали «Гольфстрим» и отправили в Лос-Анджелес… Но не жди меня в ближайшие три дня, потому что я направляюсь с визитами в Сан-Франциско, Портленд и Сиэтл.
— Откуда такие планы?
— Возникли вчера вечером. Стю решил, что нам следует проехаться с инспекцией по нашим ведущим рынкам на Тихоокеанском побережье.
— Вы со Стю теперь не разлей вода.
— Мне кажется, я его обаяла, если ты это имеешь в виду.
Я вовсе не это имел в виду, но я не хотел нажимать на нее, дабы не дать повод для подозрения, будто я одержим пресловутым зеленоглазым чудовищем. Но Салли точно знала, о чем я говорю.
— Я действительно расслышала намек на ревность в твоем голосе? — спросила она.
— Вряд ли.
— Ты ведь знаешь, почему я должна умаслить этого типа, верно?
— Я знаю…
— Ты знаешь, что я пытаюсь остановить варваров у ворот, так?
— Разумеется, разумеется…
— И ты также должен знать, что я без ума от тебя, поэтому мне даже в голову не придет…
— Ладно, прости меня.
— Прощаю, — сказала она. — И мне нужно возвращаться на совещание. Поговорим позже.
И она опять отключилась.
Какой же я идиот. Вы со Стю теперь не разлей вода. Блестящее замечание… Теперь придется поползать на брюхе вне расписания, чтобы поправить ей настроение.
Я позвонил Мэг. Спросил, нельзя ли послать букет цветов в Лос-Анджелес. Без проблем, ответила она. И не нужно диктовать ей номер моей кредитной карты.
— Мы будем счастливы устроить это для вас. У вас есть какие-либо предпочтения в выборе цветов? И что написать на карточке?
Мне требовалось что-то примиряющее, ласковое, но без излишнего подхалимажа, поэтому я остановился на следующем: «Ты — лучшее, что произошло со мной в моей жизни. Я тебя люблю».
Мэг уверила, что цветы будут доставлены в офис Салли в течение часа. Точно, через полтора часа я получил электронное послание от мисс Бирмингем:
«Вот это я называю стильным извинением. Я тоже тебя люблю. Но не заводись по пустякам, ладно? Салли».
Я попытался последовать ее совету. Позвонил Гэри и заказал прогулку на яхте вокруг скопления коралловых островков. Яхту Флека загрузили аквалангами — на случай, если мне вздумается понырять. Помощник шеф-повара побеспокоился о ланче. Между мачтами был привязан гамак, в котором я потом час продремал. Когда я проснулся, мне предложили капучино (предложение было немедленно принято), а также передали распечатку электронного письма от Чака, властелина фильмов.
«Привет, мистер Армитаж!
Надеюсь, вы ничего не планировали на сегодняшний вечер. Утром мне позвонил мистер Флек, он хочет, чтобы я показал вам особый фильм. Не могли бы вы дать мне знать, какое время вас устроит, чтобы успеть поджарить попкорн».
Когда я сказал стюарду, что хочу поговорить с мистером Чаком лично, он передал мне телефон, связывающий яхту с берегом.
— Что за фильм? — спросил я его.
— Простите, мистер Армитаж, но это сюрприз. Так распорядился мистер Флек.
Итак, я появился в кинозале ровно в девять часов вечера. Опустился в мягкое кожаное кресло, небрежно пристроив между ног хрустальную вазу с попкорном. Свет погас. Зазвучала роскошная фонограмма оркестрового исполнения «Этих глупостей» времен сороковых годов, затем пошла заставка на итальянском. Я понял, что сейчас увижу фильм Пьера Паоло Пазолини «Сало — 120 дней Содома».
Разумеется, я слышал о нем. Это была послевоенная переработка безумного романа маркиза де Сада. Но я его никогда не видел. Потому что после первого показа, который состоялся где-то в середине семидесятых годов, лента была запрещена практически везде в США, включая Нью-Йорк. А если тебя запрещают в Нью-Йорке, несложно понять: этот продукт слишком горяч.
Минут через двадцать я понял, почему у властей Нью-Йорка возникли некоторые возражения. Действие развивалось в фашистской республике Сало, созданной Муссолини на последнем этапе его правления в конце войны. Четыре итальянских аристократа (мягко говоря, они отличались беспутным поведением) договорились жениться на дочерях друг друга. Это оказалось самым невинным нарушением приличий со стороны экстравагантного квартета, потому что вскоре ребята принялись рыскать по сельским районам Северной Италии в поисках сексуально привлекательных мальчиков и девочек, которых приводили к ним чернорубашечники. Жертвы переправлялись в величественный особняк, где им объявляли, что теперь они живут вне закона, в месте, где придется каждую ночь участвовать в оргиях и где каждый, кого застанут за молитвой, будет казнен.
Герои насиловали мальчиков и устроили шутовскую свадьбу подростка с девочкой, заставив их консумировать «брак» на глазах у всех. Но в тот момент, когда подросток уже почти вошел в юное создание, аристократы растащили детей и сами лишили их девственности.
Дальше — больше. Во время одной из оргий главный аристократ со вкусом испражнился на каменный пол, а затем настоял на том, чтобы девочка-невеста из предшествующей сцены ела его кал. Считая, что к пиршеству должны присоединиться и другие пленники, они заставили всех испражняться в горшки, а затем подали дерьмо к столу на фарфоровой посуде.
