— Я понимаю, арифметика тут не поможет. Я лишь надеюсь, что Элисон удастся уговорить их хотя бы наполовину снизить свои требования.
— Это означает, что ваш инвестиционный портфель иссякнет. Какие-нибудь поступления ожидаются?
— Нет.
— Тогда где вы собираетесь найти ежемесячные деньги для Люси и Кейтлин?
— Пойду чистить обувь.
— Наверняка Элисон поможет вам найти какую-нибудь работу.
— Разве вы не слышали? Меня объявили плагиатором, вором. А никто не нанимает плагиаторов.
— У вас есть другие средства, о которых я не знаю?
— Только машина.
Я слышал, как он листает бумаги.
— Это «порше», верно? Она стоит примерно сорок тысяч.
— Приблизительно.
— Продайте ее.
— На чем я буду ездить?
— На чем-нибудь значительно более дешевом, чем «порше». Тем временем, будем надеяться, Элисон уговорит ваших бывших партнеров выдвинуть разумные требования. Потому что, если они затребуют полную сумму, вам придется столкнуться со статьей о невыполнении обязательств…
— Я знаю.
— Однако будем надеяться, что до этого не дойдет. Начнем с главного. По словам моего помощника, Бобби Барра должен вернуться в конце недели. Я оставил ему записку с просьбой срочно связаться со мной. Предлагаю вам сделать то же самое. К моменту его возвращения у нас останутся всего семнадцать дней, чтобы расплатиться с дядей Сэмом… А на то, чтобы продать половину портфеля, требуется время. Так что…
— Я разыщу Бобби.
На следующее утро я поговорил о своих финансовых делах с Мэтью Симзом. Первым делом он спросил меня, как я к этому отношусь.
— Напуган до смерти, — признался я.
— Ладно, — сказал он, — давайте рассмотрим самый плохой вариант. Вы теряете все. Вас объявляют банкротом. На банковском счету у вас ноль. Что тогда? Вы полагаете, что никогда снова не будете работать?
— Разумеется, я буду работать… В каком-нибудь месте, где придется спрашивать: «Жареную картошку желаете?»
— Да ладно, Дэвид, вы человек умный…
— И персона нон грата в Голливуде.
— Возможно, только на некоторое время.
— Возможно, навсегда. И именно это меня больше всего пугает. Вдруг мне никогда больше не придется писать…
— Наверняка вы сможете писать.
— Да, только никто у меня ничего не купит. А творческий человек живет ради читателей, зрителей, слушателей. Я только одно умею делать хорошо: писать. Я оказался дерьмовым мужем, я второсортный отец, но когда дело доходит до слов, тут я чертовски умен. Я потратил четырнадцать лет, чтобы убедить мир, что я настоящий писатель. И знаете что? В финале я победил. Я добился того, о чем даже не решался мечтать. И теперь у меня все отбирают.
— Вы имеете в виду также и то, что ваша бывшая жена пытается отнять у вас дочь?
— Она старается изо всех сил.
— Но разве вы думаете, что ей это удастся?
И в пятый раз (а может, в шестой) наш разговор закончился моими словами:
— Я не знаю.
В ту ночь я плохо спал. На следующее утро, когда я проснулся (раньше обычного), ощущение беды снова захватило меня целиком. Вскоре позвонила Элисон, голос у нее был немного напряженный.
— Ты сегодня утром газеты видел?
— Когда я приехал сюда, я перестал читать газеты. Что теперь?
— У меня есть хорошие и плохие новости. С каких начать?
— Разумеется, с плохих. Насколько плохие?
— Это зависит…
— От чего?
— Насколько ты привязан к своей «Эмми».
— Эти сволочи хотят забрать у меня премию?
— Вот что произошло. Как заявлено сегодня в «Лос-Анджелес Таймс», Академия телевизионных искусств вчера приняла решение лишить тебя «Эмми» на основании…
— Про основания я все знаю.
— Мне правда очень жаль, Дэвид.
— Не стоит. Это всего лишь безобразный кусок олова. Ты увезла статуэтку из квартиры?
— Да.
— Можешь отправить ее им. Ничуть не жалко. А какие хорошие новости?
— Ну, это было в том же номере газеты. Похоже, Ассоциация сценаристов на своем ежемесячном собрании приняла решение выразить тебе порицание…
— И ты называешь это хорошими новостями?
— Дай мне договорить. Они выразили свое порицание, но большинством голосов все-таки отвергли предложение запретить тебе писать…
— Подумаешь. Сценарии покупают продюсеры, а им наплевать на решение ассоциации!
— Послушай, я понимаю, что сейчас похожа на детского врача, но порицание — это ведь хлопок по руке, ничего больше. Поэтому мы должны рассматривать это как хороший знак. В профессиональных кругах вся эта твоя история воспринята совершенно адекватно…
— Но только не в тех кругах, которые раздают премии!
— Дэвид, не горячись. Они всего лишь занимаются пиаром. Когда ты вернешься…
— Я не верю в реинкарнацию, Элисон. И вообще, помнишь, что сказал Скотт Фитцджеральд в один из своих редких трезвых моментов уже ближе к концу: в американских жизнях нет вторых актов.
— Лично я действую в соответствии с другим принципом: жизнь коротка, но писательские карьеры на диво продолжительные. Попробуй сегодня выспаться. Ты опять дерьмово звучишь.
— Я и есть дерьмо.
Конечно, я не заснул… Но вместо этого посмотрел все три части «Трилогии Any» Сатьяджита Рея: шесть часов индийской домашней жизни в пятидесятых годах — прекрасный фильм, но только человек, которого мучает бессонница, в состоянии досмотреть его до конца. Наконец я дотащился до постели и проснулся от телефонного звонка. Какой сегодня день? Среда? Четверг? Время потеряло для меня всякую ценность. В недалеком прошлом моя жизнь представляла собой длинный рабочий день, в который я умудрялся впихнуть очень много: пару часов творчества, съемки, несколько рабочих совещаний, «мозговые штурмы» для поисков удачных решений, бесконечные телефонные переговоры, деловой ланч, деловой ужин и иногда вечеринки из тех, на которых обязательно надо быть. Раз в две недели я встречался с Кейтлин. Те выходные, когда я был свободен, я проводил за компьютером, оттачивая какой-нибудь эпизод или часть сценария. Я жил на бегу, потому что я был в обойме. А когда ты в обойме, ты не можешь позволить себе остановиться. Иначе…
Телефон продолжал звонить. Я взял его.
— Дэвид, это Уолтер Дикерсон. Я вас разбудил?
— Который час?
— Около полудня. Послушайте, я могу перезвонить.
— Нет, нет, говорите. У вас есть новости?
