— Ты купишь мне еще поезд для железной дороги.
Это была не просьба, утверждение.
— Скажи «пожалуйста», Адам.
— Ты купишь мне еще поезд для железной дороги. Пожалуйста.
Это все еще было утверждение, и я не смог сдержать улыбку:
— Если будешь хорошо себя вести.
— И только после того как мы зайдем в детский отдел, — заявила Бет.
— Не пойдем в детский отдел, не пойдем в детский отдел, — заныл Адам.
— Тогда никаких новых поездов и вагонов, — сказал я.
Угроза подействовала. Когда мы добрались до детского отдела, Адам послушно примерил пальто из бобрика ($65), которое выбрала для него Бет. Еще толстовку ($22), хлопчатобумажную водолазку ($16) и вельветовые брюки ($28), которые, по разумению Бет, должны были украсить его осенний гардероб. Но когда мы перешли в отдел для грудных младенцев, где Бет истратила $70 на всякую ерунду для Джоша, Адам поднял вой.
— Я хочу поезд сейчас, — снова заныл он.
— Подожди еще несколько минут, — попросила Бет.
— Я хочу…
— Потерпи чуть-чуть…
— Сейчас, сейчас, сейчас!
Адам тряхнул коляску так сильно, что Джош начал плакать. Бет крепко ударила Адама по руке.
— Плохой мальчик, плохой мальчик, — резко сказала она.
Адам завопил «Папа!» и кинулся мне на шею.
— Все в порядке, все в порядке, — прошептал я ему на ухо, поглаживая по голове.
— Не защищай его, — сказала Бет.
— Полегче, Бет…
— Он должен знать, что когда он плохо себя ведет…
— Все верно, все верно.
Адам в моих руках завыл громче.
— Давайте так, — предложил я. — Мы встретимся в «Банана Репаблик» через пятнадцать минут. Пусть немного успокоится.
— Как скажешь, — огрызнулась Бет и двинулась вместе с коляской Джоша в дальний угол магазина.
Когда мы вышли на улицу, Адам наконец перестал реветь.
— Мама меня ненавидит, — пожаловался он.
— Не говори глупостей, — сказал я. — Ей просто не нравится, когда ты капризничаешь. И мне не нравится тоже.
— Прости, папа.
Я поцеловал его в макушку:
— Вот и молодец.
— Железная дорога. Пожалуйста.
Итак, мы двинулись в игрушечный магазин и купили ему пятый по счету миниатюрный паровоз ($14). Затем отправились в книжный отдел, где Адам выбрал для себя «Рассказы большой птицы» ($8.99), а я наконец купил себе «Свидетельства» Ричарда Аведона ($75) — удивительная ретроспектива его портретов, которые он сделал за пятьдесят лет. Когда мы добрались до «Банана Репаблик», Бет мерила короткий бежевый жакет. Он ей очень шел. Я подтолкнул к ней Адама. Он робко подошел и потянул ее за рукав:
— Мамочка… прости.
Она улыбнулась и поцеловала его:
— И ты прости, что я тебя шлепнула. Просто будь терпеливее, договорились?
— Ты в этом жакете потрясающе выглядишь, — заметил я.
— Очень дорогой, — возразила она.
— И сколько?
— Триста двадцать пять.
— Покупай.
— Дорогой…
— Ты ведь раздумала покупать диван, верно?
— Ну…
— Это ведь всего лишь деньги.
Она еще раз оглядела себя в зеркале, затем повернулась и поцеловала меня в губы.
— Иногда ты очень даже ничего, — сказала она. — Спасибо.
Семейный кризис предотвращен — по крайней мере, на это утро. Мы снова одна большая счастливая семья. И всего-то ушло $623.99 плюс налог. Самая дорогая суббота за весь год. Тем не менее это дешевле, чем психотерапия.
У магазина я предложил ленч в детском ресторане дальше по улице.
— Я хочу в «Макдоналдс», — заявил Адам.
— Только не сегодня, солнышко, — ответила Бет.
— Я хочу жареной картошки.
— Ты получишь ее в ресторане, — уверил его я и сразу же пожалел.
Бет сокрушенно покачала головой:
— Бен, ты что, хочешь, чтобы он превратился в жареную картошку? Или медвежонка Барни?
— Не давите на парня, — раздался голос рядом. — От жареной картошки никто до сорока лет еще не умер.
Мы оба подняли головы. Это был Гари Саммерс. Наш сосед, пока не состоявшийся фотограф.
— Привет, люди.
Его длинные грязно-блондинистые волосы были стянуты в конский хвост. Щетина выглядела сегодня еще более модной, чем обычно. И знаменитая самодовольная ухмылка была еще шире, чем всегда, — шириной в семидесятимиллиметровый экран. Но больше всего меня удивила его одежда. Она была настолько… для города. Черная льняная рубашка застегнута до ворота. Черные мешковатые штаны поддерживаются широкими черными подтяжками. Черные ботинки на шнуровке. Солнцезащитные очки. Стандартный прикид для Бустер-стрит, но бросающийся в глаза на Гринвич-авеню. Кстати, единственной причиной, почему Гари жил среди нас, была его неспособность пробиться в центр. Я знал, что он пытался сделать карьеру фотографа в Нью-Йорке, но потерпел неудачу. И когда его старые родители умерли, он, будучи единственным наследником, удалился в фамильный дом в Нью-Кройдоне и жил на небольшое наследство, которое досталось ему от родителей и вряд ли превышало 30 тысяч в год (как подсказывали мне профессиональное чутье и опыт работы в отделе доверительного управления), потому что отец Гари так и не сумел пробраться выше среднего эшелона в «Голубом гиганте», а это означало, что даже при очень тщательном планировании его капитал не мог превышать 600 тысяч, которые были аккуратно вложены в облигации, страховку и акции.
Ровно столько доверительного управления, чтобы покончить с его карьерой. Так когда-то сказала о нем Бет, и все в Нью-Кройдоне были согласны с ее мнением. Но хотя почти все считали его лузером, он постоянно говорил о больших планах — о скором крупном заказе от знаменитого журнала (чего никогда не случалось), о том, что он здесь временно, что скоро все продаст и переедет в Лос-Анджелес. И всегда взирал на наши полосатые костюмы и наших бойких курносых жен с нескрываемым презрением.
Я его ненавидел.
— Привет, Гари, — равнодушно сказал я.
— Доброе утро, — внесла свою лепту Бет и тут же наклонилась, чтобы решить какую-то проблему Джоша.
— Тратите деньги? — Он оглядел все наши пакеты и обратил внимание на самый большой, из книжного магазина. — Что за книга?
— Аведон, «Свидетельства».
— Хороший выбор. Эти люди, бредущие вдоль дороги, — как он умудрился снять их на нейтральном белом фоне и, тем не менее, показать всю бескрайнюю пустоту бесплодных земель Америки! Потрясающие снимки, верно?
