— Что смотришь? — резко спросила она, так что он мгновенно отвернулся. Затем, повернувшись ко мне, Сэнди прошептала: — Ты не рада? Я зря приехала?
Я обняла ее и шепнула:
— Конечно, рада, конечно. Просто это так неожиданно, а я не в себе. Ты только что прилетела?
— Ага. Добралась на метро прямо из Хитроу. У тебя найдется кровать на пару ночек?
Я улыбнулась:
— Думаю, мы сможем это устроить. А кто остался с детьми?
— Соседей наших помнишь, Фултонов? Их ребята сейчас в летнем лагере, так что им никакого труда не составит…
Но тут нас прервал возглас судебного секретаря: «Встать, суд идет». Я быстро шепнула Сэнди, чтобы она села сзади, и рысью вернулась на свое место рядом с Найджелом Клэппом. Он уже встал.
— Моя сестра, — прошептала я ему на ухо.
— О… э… понятно, — ответил он.
Дверь за креслом отворилась, и вошел Мистер Правосудие, господин судья Чарлз Трейнор. Немного за шестьдесят. Крупный. Величественный. С внушительным пузом. Стального цвета шевелюра без намека на лысину, горделивая посадка головы, без слов говорящая о том, как высоко он себя ценит. Его черный костюм-тройка был безупречен. Так же, как сверкающая белизной сорочка и университетский галстук (итонский, как я предположила и как впоследствии подтвердила Мейв). Судья занял свое место. Он поклонился нам, мы поклонились ему. Он кивком велел нам сесть. Извлек из нагрудного кармана очки в форме полумесяца и водрузил их на нос. Прочистил горло. Секретарь призвал всех к порядку. Трейнор окинул нас внимательным взором. Заметил на задней скамье одинокую фигуру:
— А это кто там?
Найджел быстрым шепотом дал пояснения Мейв Доэрти, которая поднялась и обратилась к судье:
— Ваша честь, это сестра ответчицы, только что прибывшая из Соединенных Штатов, чтобы быть рядом с миссис Гудчайлд во время слушания. Мы просим суд позволить ей остаться.
Трейнор посмотрел на Люсинду Ффорде:
— Имеются ли у консультанта истца возражения против присутствия данного лица?
— Минутку, Ваша честь. — Она обернулась назад и вполголоса заговорила с Тони и его адвокатом. Через несколько секунд она поднялась: — Мы не имеем возражений, Ваша честь.
— Что ж, прекрасно — ваша гостья может остаться в зале.
Я боролась с желанием повернуться и обменяться взглядом с Сэнди: боялась, что она из лучших побуждений сделает какой-нибудь торжествующий жест, например вытянет кулаки с поднятыми большими пальцами.
Трейнор снова прокашлялся. Затем, без многословных предисловий и пояснений, попросил барристера истца изложить существо дела ее клиента.
Встала Люсинда Ффорде и, едва заметно кивнув в сторону судьи, начала:
— Ваша честь, ознакомившись с тезисами моего выступления, вы, безусловно, уже знаете, насколько печально и даже трагично это дело…
Начав так, она перешла к делу и нарисовала перед нами портрет преуспевающего и талантливого профессионала, Энтони Хоббса, «одного из выдающихся журналистов нашего поколения», который, так уж получилось, влюбился в женщину, которую почти совсем не знал, и которая забеременела буквально через несколько недель после начала их связи. Разумеется, мистер Хоббс мог поступить, как многие, и прекратить отношения с этой женщиной. Вместо этого, узнав о переводе в Лондон, он предложил ей ехать с ним и «урегулировать эту ситуацию», вступив в брак. Затем оказалось, что беременность у миссис Гудчайлд протекала чрезвычайно трудно, после родов она страдала постнатальной депрессией в тяжелой форме, ее поведение становилось все более странным и непредсказуемым, до такой степени, что…
Тут — как и на промежуточном слушании — она выложила, еще и приукрасив, весь список моих прегрешений, все, что у них было против меня. То, как я говорила в родильном отделении, что меня не волнует, умрет ли Джек. Мое странное и эксцентричное поведение во время пребывания в больнице Мэттингли. Моя угроза убить сына. Инцидент со снотворными таблетками. Госпитализация в психушку. Поразительная и похвальная стойкость моего супруга…
На этих словах тишина в зале суда была нарушена резким звуком — кто-то шумно, рассерженно выдохнул. Сэнди. Люсинда Ффорде остановилась на полуслове и вытянула шею, чтобы увидеть, кто виновник. Головами завертели также Мейв и Найджел Клэпп, а судья Трейнор посмотрел поверх своих бифокальных очков и спросил:
— Кто-то что-то сказал?
Сэнди опустила голову под строгими, осуждающими взглядами.
— Следите, чтобы больше подобного не было, — твердо произнес судья, давая понять, что в следующий раз церемониться не станет. Затем он попросил Люсинду Ффорде продолжать.
Начав с того самого места, на котором остановилась, она расписала благородство и порядочность Тони и то, как он помогал мне даже тогда, когда я пригрозила, что убью ребенка, и как, теряя надежду, он обратился за поддержкой к старому другу, Диане Декстер, которая предложила ему приют, где он мог отдохнуть от помешанной…
И так далее. И тому подобное. Должна признать: она говорила живо, она говорила сжато, она говорила жестко. В результате у слушателей не оставалось сомнения в том, что я превратилась в безумную детоубийцу, что, как ни ужасно разлучать ребенка с матерью, это необходимо, ибо в сложившейся ситуации иного выхода нет. Вернуть сейчас мальчика такой матери, доказывала она, означало бы вновь подвергнуть его серьезной опасности — такого суд, безусловно, не может допустить. Особенно если учесть, как счастлив ребенок с отцом и мисс Декстер.
Почти все их доводы я уже слышала раньше. Но от этого было не менее больно. Как всякий хороший барристер, Люсинда Ффорде была наделена настоящим даром убеждения. Говоря четко, точно и убедительно, она представила меня ничтожеством, злобной истеричкой, до такой степени не соображающей, что делает, что она и впрямь способна убить свое дитя.
Наступила очередь Мейв представить суду дело с нашей точки зрения — и она сделала это впечатляюще, ярко, логично и компактно. Краткость, по ее словам, была одной из добродетелей, особенно высоко ценимых судьей Трейнором. Мейв начала с того, что кратко обрисовала мое журналистское прошлое, длительную работу в качестве иностранного корреспондента «Бостон пост», подчеркнув, что я блестяще справлялась с выполнением профессиональных обязанностей, да и просто с жизнью в столь опасном регионе, каким является Ближний Восток. Затем, буквально тремя фразами, она описала мой бурный роман с Тони, неожиданную беременность в тридцатисемилетнем возрасте, сложнейшую ситуацию «сейчас или никогда» и нелегкий выбор, который приходится делать женщине под сорок, решая вопрос о материнстве, предложение Тони ехать с ним в Лондон и далее — кошмар, в который превратилась моя беременность.
Она поведала о том, как мне становилось все хуже, лаконично, сухо, без надрыва и мелодраматичной жалости к моему плачевному состоянию. Рассказчицей Мейв была первоклассной, так что Трейнор был явно захвачен ее рассказом, а она не мешкая перешла к заключительной части своего первого выступления:
