В главном с ним мы сошлись: все это – мерзкая возня, неизбежная после поражения, а судилище, устроенное над Яковом Александровичем – позор и сведение счетов. Причем Туркул добавил, что основная «вина» Якова Александровича – расстрел подлеца Протопопова – на самом деле чуть ли не главная его заслуга, поскольку эти интендантские шкуры хуже большевиков, а Протопопов вдобавок помогал Орлову.
Сошлись мы с ним и в другом – в том, что Барон не выдержал характер и совершил глупость, отрешив Якова Александровича от фронтового командования. Отрицать заслуги Барона глупо и бессмысленно, но то, что без Якова Александровича дела пошли совсем плохо, тоже несомненно. А Фельдфебель просто злобствует и завидует. К тому же, Барон, по слухам, собирается уходить, и кому-то придется заменить его. Ясное дело, заслуг у Якова Александровича побольше, чем у других, вот эти «другие» и накинулись.
Не сошлись мы с генералом только в одном: я не могу и мысли допустить, что Яков Александрович, пусть даже в нынешнем его положении, способен на переговоры с большевистской сволочью. Ну, обида обидой, но забыть то, что видели мы все, то, что видел он сам!.. Нет, не верю!
Туркул посетовал, что Барон не сделал в свое время Якова Александровича главнокомандующим – тогда бы он произвел меня в генералы, а при генерале Пташникове в Голом Поле настал бы порядок. Я в том же тоне ответил, что еще лучше было бы выгнать всех их, а главкомом сделать Туркула, присвоив ему звание Генералиссимуса Крыма и Всея Таврии. После этого Туркул пообещал натравить на меня Пальму, и мы расстались, причем генерал взял у меня разрешение ознакомиться с данной рукописью. Ну что ж, ради Бога!
Читайте на здоровье, ваше превосходительство!
Итак, мы стояли в Воинке и ждали. К вечеру туда прибыла Донская бригада Морозова – наши старые знакомые, батальон юнкеров, а также памятный нам по прежним боям Пинско-Волынский батальон. Прибыл и командир группировки, подполковник Выграну, сразу же начавший приводить нашу толпу в человеческий вид. К тому же погода улучшилась, и в воздухе загудели наши аэропланы. Кто-то сказал, что в одном из аэропланов находится сам Яков Александрович, который с воздуха наблюдает сосредоточение резерва. Признаться, в это все поверили и забегали еще быстрей. Аэропланы кружились постоянно, но сесть не решались, вероятно, из-за страшной грязи.
Мы заночевали на ферме, голодные и злые. Правда, злость наша была направлена в нужную сторону – против красноиндейцев. Мне лично было жалко наш сгоревший хутор. В конце концов, господин-товарищ Геккер мог бы не спешить с наступлением хотя бы до своей хамско-пролетарской пасхи, дня международной солидарности всех бабуинов. Ну, раз «товарищам» не терпелось, то пусть не жалуются! Признаться, в ту ночь меня занимали мысли и другого рода: я все не мог решить, стоило ли мне пристрелить подлеца Орлова. Вообще-то говоря, он не был объявлен вне закона и даже оставался в списках армии, но, думаю, зря я тогда сдержался. С другой стороны, меня бы, конечно, судили, а может быть, и вывели в расход. Честно говоря, это меня и удержало: быть расстрелянным из-за Nicola мне ну никак не хотелось.
Утром всех построили на майдане в центре Воинки, и подполковник Выграну ознакомил нас с обстановкой. Красные взяли Уйшунь и идут на Симферополь, их авангард уже достиг реки Чатарлы, еще одна группировка наступает на Джанкой. Общая численность господ-большевичков достигает восьми тысяч штыков и сабель, что почти вдвое больше наших сил. Командующий издал приказ, совершенно в духе Александра Яковлевича: «Уйшунь взять и об исполнении донести». Собственно, иного выхода у нас не оставалось. Будь наша группировка разбита, Крым можно и не эвакуировать, поскольку больше войск здесь не оставалось. Мы были последними.
Донская бригада Морозова ушла вперед, к Уйшуни, а мы поспешили следом. Солнце начинало припекать, мы расстегнули шинели, вдобавок, кое-кто из юнкеров и бывших гимназистов натер за эти дни мозоли и теперь хромал. Конечно, наматывание портянок – из тех искусств, коими сразу не овладеешь. Мне было жаль молодых людей, но я гнал их вперед, гнал довольно-таки безжалостно, зная, что в бою мне понадобится каждый штык.
Спешили мы недаром. Расчет командующего состоял в том, чтобы, оставив ударную группировку красных в тылу, взять Уйшунь, закрыв таким образом крышку котла. Около десяти утра вдали послышались выстрелы – бригада Морозова завязала бой с красными. Мы перешли на быстрый шаг, многих уже шатало, а двух гимназистов пришлось-таки посадить на санитарную подводу из-за лопнувших водянок на ногах. Но дело было почти наполовину сделано, мы почти пришли.
На окраине Уйшуни что-то дымилось – очевидно, Донская бригада была уже там. Я ждал приказа развернуться в цепь, тем более, наш отряд шел в авангарде, сразу же за Пинско-Волынским батальоном. Но команды все не было, и я понял, что будем атаковать колонной. Это, конечно, опасно, но я понимал логику подполковника Выграну: вокруг была такая грязь, что цепи могли попросту застрять в качестве неподвижной мишени.
Мы были уже близко, красные начали постреливать, и тут в воздухе зажужжало, и над нами пронеслись три аэроплана. Тут уж ошибки не было – наши! Аэропланы сделали круг над окраиной Уйшуни и украсили позиции красных гирляндой разрывов. Это оказалось очень кстати, тем более кто-то крикнул: «Командующий!», и мы все поверили, что Яков Александрович действительно находится в одной из машин. Пинско-Волынский батальон с ходу ворвался на окраину, мы валили следом, штабс-капитан Докутович скомандовал: «Правое плечо!» – и наш отряд, свернув влево, стал теснить красных к центру города.
Уличный бой – почти такая же мерзость, как и штыковая. Даже похуже: в штыковую видишь врага, а тут тебя могут пристрелить сбоку, сзади, в общем, отовсюду. К счастью, краснопузые не успели как следует подготовиться, и мы, сбросив их заслон на околице, стали наступать по двум параллельным улицам, слева – штабс-капитан Докутович, справа – я. Мы шли быстрым шагом, почти бежали, даже пулеметы развернуть было невозможно. Поручик Усвятский, не растерявшись, схватил единственный имеющийся у нас «гочкис» и лупил с двух рук. Приходилось выкуривать красных из каждого дома, причем поначалу они дрались крепко и сдаваться не желали. Тут уж было явно не до сантиментов, и мы при первой возможности стремились попросту швырнуть в окошко пару ручных бомб. Надеюсь, местные обыватели успели попрятаться по погребам, как это они обычно и делают. Впрочем, заранее можно было сказать, что невинных жертв будет немало.
На одном из перекрестков мы напоролись на пулеметную точку. Вначале я попытался прорваться сходу, но трое юнкеров из первого взвода были скошены сразу же, и пришлось залечь. Мы лежали в уличной грязи и ругались на чем свет стоит, пока поручик Голуб вместе со своим взводом обходил негодяя слева. Пулемет все бил, становилось даже скучновато, и тут я увидел, как прапорщик Геренис ящерицей ползет прямиком к той мазанке, в которой расположился подлец. Я завопил: «Назад!», но прапорщик продолжал изображать персонажа Фенимора Купера. Я знал, что будет дальше: пространство открытое, и краснопузый вот-вот заметит юного смертника. Не спорю, намерения у прапорщика были самые благие, но пулеметные точки уничтожают все-таки несколько иначе. Впрочем, в юнкерском училище этому не учат, а если и учат, то плохо.
