Наконец, я спросил его то, ради чего он мне, собственно, и понадобился. Наверное, из его ответа я надеялся узнать и другое – почему не стреляли мы.
Господин «краском» долго молчал, затягиваясь «Мемфисом», и, наконец, тихо проговорил, что несколько раз хотел скомандовать «Огонь!», но не смог. Больше он ничего не сказал, да этого и не требовалось.
Не смог. И кто мне объяснит, почему.
Тем временем конвой из первой роты уже гнал пленных куда-то к центру Уйшуни, а штабс-капитан Докутович оживленно беседовал с соседом слева, высоким моложавым подполковником, командиром Пинско-Волынского батальона. Я подошел к ним и узнал кое-что новое.
Подполковник Выграну час назад получил приказ командующего, где говорилось об измене (очередной) все того же Орлова. В результате наша группировка перенацеливалась на юг – ловить Nicola, дабы не пустить подлеца в Симферополь. Это, признаться, несколько удивило: банда Орлова уходила на рысях, и нашей пехоте со стоптанными пятками за ней было явно не угнаться. Подполковник и штабс-капитан Докутович были удивлены не меньше, но, на всякий случай, приходилось готовиться и к этому. Мы дружно ругнули Орлова, причем я окончательно убедился, какого маху дал третьего дня, не нажав вовремя гашетку пулемета. Один Орлов стоил дороже, чем несколько сот краснопузых. Делать было нечего, и мы пошли распоряжаться.
Прежде всего подвели итоги. Уйшунский бой стоил отряду двух десятков убитыми и вдвое больше – ранеными. У штабс-капитана Докутовича погиб один из его прапорщиков; у меня, слава Богу, все офицеры были целы, но я потерял семерых юнкеров. Ребят было жалко: для всех это был первый бой, и мало утешало то, что мы одержали победу.
Следовало спешить. Мы похоронили убитых в общей могиле на окраине Уйшуни, рядом с татарским кладбищем. Удалось даже привести священника, вконец перепуганного старика, который постоянно забывал слова отходной, и поручику Усвятскому приходилось ему подсказывать. Мы уже собирали вещи, и я всерьез прикидывал, где бы достать несколько подвод для наших пулеметов, как из штаба пришли новые указания. В погоню за Орловым уходил сводный полк 9-й кавдивизии, а мы покуда оставались в Уйшуни. Бригада Морозова тем временем заняла Чаплинку, вновь закрыв крымскую «бутылку». Итак, бой кончился, и для нас вновь наступала пауза.
Мы еще не понимали, что эти несколько дней решили судьбу Крыма на ближайшие полгода. Волны красного потопа, захлестнувшие то, что еще недавно было Россией, остановились у Турецкого Вала.
Поручик Усвятский долго язвил по поводу последней фразы, а вот генералу Туркулу она чрезвычайно понравилась. Поскольку Туркул старше по званию и должности, фразу оставлю в неприкосновенности.
Впрочем, генерал оспорил мою фразу по существу. Он считает, что судьбу Крыма решил все же не Уйшунский бой, а сражения в конце апреля, в которых отличилась, само собой, легендарная Дроздовская дивизия. Долго спорили, но остались при своих.
22 апреля.
День солнечный, настроение превосходное, да и хворь сгинула. Сегодня читал господам юнкерам лекцию о Японской войне, и наивные молодые люди долго интересовались, не защищал ли я Порт-Артур. Пришлось их разочаровать: в те годы я еще просиживал парту в Первой Харьковской мужской гимназии, что на углу Московской улицы и Гимназической набережной, и, между прочим, состоял в нелегальном социал-демократическом кружке. Господи, неужели я выгляжу таким древним?
Огорчает одно – все подряд справляются о моем здоровье. В конце концов это изрядно надоело, и когда с этим же вопросом обратился генерал Ноги, я позволил себе невинную шутку. Состроив постную мину, я закашлялся и стал жаловаться на то, что мерзну по ночам, поелику во время обыска у меня конфисковали мой любимый шотландский плед. Генерал Ноги вполне искренне возмутился и заявил, что никакого пледа у меня в палатке не было – сам проверял. Тут же челюсть у него отвисла, но слово, как известно, не воробей, к тому же этот разговор слыхала чуть ли не дюжина офицеров. Ей-богу, на какой-то миг я даже пожалел этого галлиполийского чекиста. Впрочем, так ему и надо. Теперь он прячется в своем домике, а Голое Поле гудит, словно улей.
Есть одна плохая новость. Вчера опять была дуэль. К счастью, обошлось легким ранением – алексеевец подстрелил марковца. Я не выдержал и предложил Туркулу поставить вопрос перед Фельдфебелем. Туркул долго мялся, но, в конце концов, посоветовал мне бросить это дело, тем более, сообщил он мне по секрету, скоро нас будут отсюда эвакуировать. Я поинтересовался, не в Занзибар ли часом. Туркул не мог сказать ничего утешительного, но все же предположил, что куда-нибудь поближе.
Между прочим, турецкие, точнее, султанские газеты сообщили, что Барон вот-вот займет своими войсками Истанбул, дабы не пустить туда Кемаля. Так что, вновь Олегов щит на вратах Цареграда? Как бы за такой слушок турки не всыпали бы нам перцу.
Совсем было собрался продолжить свое повествование, как вдруг вестовой пригласил меня в штаб Сводного полка имени Дроздовского (не дивизии!). Признаться, первая моя мысль была не из приятных – не связано ли все это с господином Ноги? Так или иначе, но я собрался, поправил на кителе крестик с Терновым венцом и направил свои стопы к «дроздам».
Меня ждал сюрприз. В штабе собрались полдюжины офицеров и целых два генерала – сам Антон Васильевич и однорукий Володя Манштейн. Из остальных я узнал лишь полковника Колтышева, заместителя Туркула. В общем, передо мной был цвет Дроздовской дивизии. Эти совсем еще молодые офицеры навредили господам большевикам, пожалуй, поболее, чем иной корпус. Одним словом, гвардия. Малиновые погоны.
Это оказалось заседание только что созданного исторического кружка или, ежели хотите, военно-исторической комиссии Дроздовской дивизии (на этот раз именно дивизии). Туркул пригласил меня, памятуя о моих записках, для того, чтобы я послушал о крымской эпопее дроздовцев, так сказать, из первых уст.
Насколько я знаю, подобным сейчас заняты не только «дрозды». В скором времени желающие смогут прочесть немало интересного. Надеюсь, у них смогут хотя бы в общих чертах отличить правду о страшных годах Смуты от охотничьих рассказов, которых мне, правда, покуда в устном виде, приходилось слышать более чем достаточно.
Вначале говорили все разом. Оказывается, «дрозды» создают группу для сбора документов дивизии. Уже начали записывать воспоминания, и прежде всего тех, кто находится сейчас здесь, в Голом Поле. При этом, забыв чины, они обложили Туркула за то, что тот не сохранил дивизионный архив. Туркул в ответ пытался что-то объяснить по поводу пропавшей при эвакуации полевой сумки с документами. В общем, начиналось нечто вообще невразумительное, но тут Володя Манштейн гаркнул – и все стихло.
В конце концов, стали намечать план, по коему надо будет в дальнейшем излагать события крымской эпопеи. Разговоры о плане быстро перешли в воспоминания, длившиеся не менее трех часов. Правда, до Крыма «дрозды» так и не доплыли – говорили, в основном, о Новороссийске.
Я не стану переносить всего слышанного в мои записи. Это другая история. Скажу лишь, что там было, пожалуй, пострашнее, чем у нас зимой 20-го и даже позже, в ноябре, когда мы катились к Севастополю. Все-таки Барон, отдадим ему должное, сумел вывести полтораста тысяч из обреченного Крыма. В Новороссийске все было иначе. Не стану цитировать тех эпитетов, которыми был награжден Антон Иванович Деникин – бумага испепелится, но я понимаю этих офицеров в малиновых погонах.
