— Неважно… Но хорошо, что я услышал все это от тебя самой. Прости. Я тебя люблю.
В первый раз он произнес эти слова — не только в эту ночь, но как будто и за всю жизнь. Он потянулся к ее губам, чтобы закрепить признание новыми доказательствами, но она отпрянула.
Она тоже хотела кое-что знать, И видела, что теперь имеет право на любые вопросы.
— А у тебя сколько было?
Дэн замолчал. Ему явно не хотелось ничего рассказывать, но откровенность Аманды требовала равноценного ответа.
— Ну, было… — нехотя ответил он. — Какая разница? Я же мужчина.
— Сколько их было? — Наивная настойчивость Аманды подстегивалась мыслью, что если не сейчас, то больше никогда она ничего не узнает. И хотя узнать это было страшно и больно, но тем сильнее ей этого хотелось.
— Не помню. — Ответ был похож на увиливание.
— Ладно, можешь не говорить. По крайней мере про Санди ты сам сказал.
— Ну да.
— Что у вас с ней было? Как было?
— Да какая тебе разница?
— Я хочу знать, кто тебя всему этому научил.
— Ну научила, и что? Я же на ней все равно не женился.
— А просилась?
— Просилась. Да. Но я ее не любил. Мне ее жалко было. Она была толстая и кривоногая. Ее еще лет в десять обработал родной братец… У нее крыша поехала, она в школе у всех… В общем, неважно. Потом в интернате жила, потом шлялась по Америке… Искала все любовь какую-то. Вот и попался я ей. Перебрал перед этим, конечно. Но она все ревела, все что-то рассказывала про себя… Половину не понял. Что-то говорила, что я — единственный человек в мире, который ей попался…
— Ну, они все так говорят, — не удержалась Аманда от ревнивого замечания. Но тут же переключилась: — А почему ты все-таки не женился?
— Я не благодетель. Что мне с ней было делать? А она вцепилась в меня, как осьминог, вот и на объект приезжала… Ну, я ей в конце концов сказал: так и так, прости, но я занят. Жестоко, конечно, было, да.
— Наверно, до сих пор жалеешь?
— Как человека — да. Как женщину — нет. И вообще, хватит на эту тему.
Он снова потянулся к ней и снова взялся за дело — но этот раунд был совсем не таким, как прежние. Эта любовь была жестоковатой, с привкусом горечи от всего прошлого, которое было у обоих. Но чем глубже проникало тело в тело, тем глубже прорастала душа в душу, и опять диалог стал единым монологом и опять закончился совместным стоном счастья.
И в этот момент земля зашаталась под ними. Очень сильно и вполне буквально…
25
Дэн сообразил быстрее, чем Аманда. Резко оторвал ее от себя и толкнул с постели.
— Землетрясение! Хватай одежду, прыгай в окно!
Аманда упала, вскочила на ноги, заметалась по комнате. Не вполне понимая смысл выкрика, еще в полузабытьи, не вышедшая из последнего любовного приступа, она растерянно тянула на себя простыню и пыталась взобраться на подоконник. Трещал и осыпался потолок, со звоном слетело и разбилось зеркало — осколки впились в обнаженную спину Аманды, но она в оглушении ужаса даже не почувствовала этого. Она боялась оглянуться на то, что творилось в комнате, и лишь цеплялась за подоконник, пытаясь влезть, и повторяла:
— Ой, мамочка! Ой, мамочка!
А простыня, которую она придерживала одной рукой, скользила по скату подоконника и не давала ей взобраться.
В этот момент прошел новый мощный толчок.
Прежде чем Аманда пришла в себя, Дэн успел влезть в брюки, выпрыгнуть в окно и, уже стоя снаружи, крепко ухватив ее за руки, сильнейшим рывком вытянул из трещавшего дома, едва не вывихнув ей оба плеча. Аманда перевалилась через подоконник, как мешок с мукой, со стоном и плачем. Дэн и тут не дал ей опомниться, завернул в простыню с головой, схватил на руки и побежал прочь от дома по продолжающей содрогаться земле.
Не успели они оказаться в ста метрах от дома, а Дэн — поставить ношу на ноги, как раздался неправдоподобный грохот. На глазах рассыпалась труба, с крыши покатились кровельные листы.
— Вот, дьявол! Крышу не закрепили! — громко и бессмысленно закричал Дэн, грозя кулаком — не то стихии, не то неведомым нерадивым строителям.
Аманда стояла, уткнувшись ему в плечо, судорожно удерживая у шеи край простыни, ничего не видя и не слыша, только всем телом ощущая, как страшно колеблется и дергается земля под босыми ногами.
Идти, бежать было некуда. Место, где стоял домик, находилось вдали от поселка, а там, скорее всего, было еще страшнее — вероятно, шла паника.
Тут хотя бы никто не голосил и не метался. Только из дома продолжал доноситься шум и грохот — видимо, добивалось то, что не успело разбиться при первом толчке.
Потом земля затихла. Надолго ли?
В конце концов Дэн крепко взял Аманду за руку и повел на берег.
— Я боюсь! Спаси меня! Я боюсь! — закричала она, зарыдав.
— Бояться нечего, — ответил Дэн спокойным, уставшим голосом. — Прошел главный толчок — самый сильный. Потом идут афтершоки, это уже не страшно.
— Что это?
— Афтершоки — последующие толчки, — разъяснял Дэн терпеливо, как ребенку, держа ее за руку и медленно, осторожно ступая босыми ступнями по тропе, усыпанной шишками и сучьями. — Они всегда слабее Главного.
Аманда всхлипывала и невольно успокаивалась — не столько от его слов, сколько от спокойной, уверенной интонации.
На берегу было холодно, по Озеру шла огромная страшная волна.
— Ой, опять! — взвизгнула Аманда и ухватилась за Дэна. Оба упали на землю и, прижавшись друг к другу, пережидали новый толчок.
Аманда не могла бы потом сказать, где было страшнее — дома, где трещали стены, рушился потолок и бились зеркала, или тут, где шел подземный гул, а с Озера — могучая волна, и все это в полной тишине, без ветра — лишь скрипели, трещали и ломались сучья на деревьях.
Дэн крепко обнял Аманду — и вдруг резко отдернул руку.
— Кровь! — вскрикнул он невольно. Осекся и краем простыни осторожно принялся вытирать спину.
— Что там? — дрожащим голосом спросила Аманда.
— Слава богу, неглубоко. Типа длинной царапины.
— Это чем меня?
— Не знаю. Там было чем. Тебе повезло.
— Это ты меня вовремя вытащил.
— Да уж, вовремя, — вздохнул Дэн и взглянул вдаль, где угадывались силуэт домика и разгромленная крыша с остовом каминной трубы.
Пока Дэн и Аманда были заняты раной, все опять затихло. Он припечатал край простыни к спине Аманды и прижался к ней, чтобы хоть немного ее согреть. Она дрожала все сильнее и сильнее.
— Я больше не могу тут. Я боюсь. Пойдем куда-нибудь, где люди!
