В окна просвечивался тусклый рассвет, когда Джон Лэйси открыл глаза. Птицы в саду только-только начинали свою утреннюю перекличку. Несколько мгновений он не мог вспомнить, что с ним и где он находится.
Он узнал абажур, висящий у него над головой, и вспомнил, что он у Билли. Понадобилось еще несколько секунд, чтобы понять, что в кровати рядом с ним лежит еще кто-то. На какое-то сумасшедшее мгновение ему показалось, что это Элис. Он ходил повидаться с ней прошлым вечером. Но волосы у женщины, едва различимые в утреннем полумраке, были другого цвета. Да ведь Элис прогнала его, и он купил бутылку виски. Он явно забрел куда-то, нашел себе женщину, хотя и не мог вспомнить подробностей — такое уже бывало с ним раньше. Должно быть, он точно рехнулся, если привел ее в дом своего брата.
Боже! Ему совершенно необходимо закурить. Как только он выкурит сигарету, то сразу же как можно тише отделается от своей ночной подружки. Стараясь не шуметь, он встал с кровати. Сигареты лежали на ночном столике. Он закурил, глубоко затянулся и тут заметил валявшуюся в изножье кровати голубую ночную сорочку. Потребовалось какое-то время, чтобы осознать всю важность находки. Был только один человек, которому могла принадлежать эта сорочка.
Кора! Ужаснувшись, он попятился назад. В его постели, обнаженная, лежала Кора Лэйси. Они, должно быть, занимались…
Господи Иисусе! Его чуть не стошнило. В одурманенном мозгу зашевелилось какое-то воспоминание: чьи-то руки прикасаются к нему, он трогает кого-то в ответ. Джон вспомнил наконец, что они занимались любовью — и что ему это понравилось. Ему стало дурно. Он должен убираться отсюда.
Джон лихорадочно похватал с иола свою одежду, сигареты, остатки виски и выскочил на лестничную площадку, где принялся поспешно и неловко одеваться, сунув ногу не в ту штанину и криво застегнув рубашку. К нему медленно возвращалась память, он вспомнил голос, нашептывавший ему в ухо об убийстве, о том, что люди сгорели заживо в своих постелях, об их криках.
В воздухе висела тонкая серая дымка, и, шагая по направлению к Сифорту, к тому месту, которое стало его домом с тех пор, как Клэр оставила его, Джон чувствовал, как у него на лице оседают капли влаги.
Он часто останавливался и прикладывался к бутылке. Если выпить много, то, вероятно, можно будет забыть о прошлой ночи.
К тому времени, когда Джон добрался до мастерской, он уже едва стоял на ногах, а бутылка опустела. Он швырнул ее в канаву, и она разлетелась на множество сверкающих осколков. Он долго не мог попасть ключом в замок на воротах, еще больше времени ушло на то, чтобы открыть дверь двухэтажного здания, которое служило ему и складом, и конторой, и спальней — впрочем, конторой он в последнее время почти не пользовался.
Каким-то образом он сумел вскарабкаться по ступенькам наверх, рухнул на грязную постель и сразу же закурил сигарету.
Запах в комнате стоял омерзительный, но он не потрудился встать и открыть окно. Он не мог вспомнить, когда наводил здесь порядок. Уже многие годы он прозябал в нищете и грязи. Он допустил, что его компания «К.Р.О.В.А.Т.И.» развалилась.
Джон не переставал изумляться тому, как такой разумный и здравомыслящий человек, каким он всегда считал себя, сумел превратить свою жизнь в сплошное недоразумение, и верхом этой нелепицы была вчерашняя ночь с Корой. Он передернулся при воспоминании об этом, подумав, уж не выдумка ли все, что она ему рассказывала. Неужели жена его брата — убийца? Ему надо напиться до бесчувствия, чтобы не думать ни о чем. Временами, как в тот раз, когда Билли нашел его на Доки, его мозг совершенно отключался.
Сигарета догорела почти до конца, и Джон почувствовал, как она обжигает ему губы. Он выплюнул окурок и потянулся за новой. От сделанного усилия голова у него закружилась, и Джон с облегчением ощутил, что проваливается в спасительное беспамятство.
Окурок сигареты упал на кровать и закатился под подушку. Джон Лэйси был уже слишком далеко отсюда, чтобы заметить, как начала тлеть подушка.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Полиция все еще пыталась установить родственников Джона Лэйси, обгорелые останки которого были обнаружены на пепелище столярной мастерской, когда в Ливерпуль вместе со своими детьми вернулась Фионнуала Литтлмор.
Стоял воскресный полдень, и Элис готовила салат для Маив и Мартина, которые должны были прийти попозже на чай. Фиона вошла с черного хода.
— Привет, мам, — спокойно обронила она, словно отсутствовала пять минут, а не семь лет.
— Фиона! — Элис уронила на пол кусок ветчины. — Ох, Фиона, милая. Как хорошо, что ты вернулась. — Она крепко обняла свою старшую дочь, погладила ее по лицу. — Как у тебя дела, милая? Где ты была? А это кто? — Только теперь Элис заметила детей.
— Это Колин, а это — Бонни, а жили мы в Лондоне. Поздоровайтесь с бабушкой, дети.
— Это твои? — Еще один кусок ветчины полетел на пол.
— А чьи же еще, мам? И, прежде чем ты спросишь, скажу, что их отец, то есть мой муж, умер два года назад.
— Ох, милая! — И Элис принялась оплакивать зятя, которого никогда не видела и о существовании которого даже не подозревала. — Какие милые ребятишки, — сквозь слезы бормотала она. — Дайте-ка мне на вас посмотреть. — Она наклонилась и стала сосредоточенно изучать лицо Колина. — Должно быть, ты пошел в своего отца, потому что в тебе нет ничего от нашей семьи. А вот ты, — она обернулась к Бонни, — вылитая копия своей мамы.
Оба замечания доставили детям неописуемое удовольствие. Элис забыла о салате и повела их в гостиную.
Фиона сразу же почувствовала себя дома.
— Я поставлю чайник, мам. Просто умираю, как мне хочется чаю.
— Я бы тоже не отказалась от чашечки. — Элис усадила своих новых внуков к себе на колени, на что они с удовольствием согласились.
— Ты красивее Руби, — заявила Бонни.
— Кто такая Руби?
— Руби была их второй бабушкой, — входя, ответила Фиона. — Она была намного старше тебя. Руби умерла несколько месяцев назад. Вот почему мы вернулись.
Она вернулась навсегда! Элис изо всех сил постаралась не показать своей радости оттого, что неизвестная ей Руби умерла, иначе Фиона так и продолжала бы жить в Лондоне. Совершенно очевидно, что ее дочь не приобрела ни капельки такта за время своего отсутствия, однако кое-чем она все-таки обзавелась — уверенностью. Элис наблюдала, как Фиона расстегнула молнию на небольшой дорожной сумке и принялась быстро и со знанием дела перебирать ее содержимое. Она выглядела очень уверенной в себе. Дочь стала стройнее, отпустила волосы, которые были собраны в небрежный узел на затылке. Из-под него выбивались длинные волнистые локоны, прикрывавшие ей шею и уши. Наряд Фионы выглядел несколько необычно: черные слаксы и черный же тонкий джемпер, поверх которого был надет пестрый жилет. Нейл Грини, встретивший ее в Лондоне, написал, что она работает на профсоюз.
— Ох, как хорошо, что ты снова дома, Фиона! — воскликнула Элис. — Ты прекрасно выглядишь. — Мысленно она вернулась к тем дням, когда Фиона, ее первенец, только появилась на свет. Она родилась ранним утром, на две недели позже срока, после долгих и трудных схваток. Весом почти девять фунтов, она была самым крупным из детей Элис — и, кажется, самым крупным ребенком в роддоме. Джон был так горд тогда. Она припомнила, как он взял дочь на руки, глядя ей в лицо, и глаза его светились любовью. Ей и в голову не могло прийти, что когда-нибудь эта любовь исчезнет без следа.
