Барни уже написал Эми, как сильно он ее любит, и поблагодарил за рождественскую посылку, прибывшую через Красный Крест. Она прислала шоколад, печенье, книги, блокнот, конверты, набор карандашей и точилку вместо пузырька с чернилами (которые могли бы разлиться и все испортить), поздравительные открытки и маленькие подарки от всех Карранов, а также от всех соседей по дому у Ньюсхэм-парка. Эми связала ему шарф, и сейчас Барни сидел и писал ей письмо, обмотав его вокруг шеи. На шарфе было много спущенных петель и узелков, но от этого Барни только больше любил жену и представлял себе, как она вязала, склонившись над спицами и прикусив нижнюю губу, как она делала всегда, когда пыталась сосредоточиться.
«И еще одна потрясающая новость, милая. Никогда не догадаешься какая. Эдди Фэрфакс уже не живет со мной в одной комнате. Он думает, что я не знаю, но мне известно, что он договорился с польским офицером поменяться местами. С тех пор сюда подселили еще двух французов, и теперь нам тут тесно, как сельдям в бочке. Наверное, Эдди просто не выдержал. Я все время был в плохом настроении и не хотел с ним разговаривать. Это верно. Но причиной моего плохого настроения было именно то, что я совершил для Эдди. Я не могу об этом забыть. Мне кажется, что все вокруг читают мои мысли и знают, что я сделал, и презирают меня за это. Что, если Франц Джегер проболтался и теперь эта новость расползается по Улью?»
Барни поднял голову от письма.
— Люди знают. Я вижу по глазам, — вслух произнес он, прежде чем закурить одну из сигарет, которые передавал ему Франц Джегер, когда ему это удавалось. Он был порядочным парнем, и подозревать его в болтливости было несправедливо. Барни вдохнул дым и почувствовал, как согреваются его внутренности.
Снизу донесся смех, и Барни вспомнил, что заключенные организовали концерт. Одним из лучших номеров было выступление двух парней, имитировавших Грету Гарбо и Марлен Дитрих, поющих попурри из песен, в основном смешных. Но заканчивалось это попурри очень трогательной песней «Пусть светят огни родного дома». Этот смех и тот факт, что он к нему непричастен, заставили Барни еще острее почувствовать свое одиночество. Это ощущение было для него чем-то непривычным. Он всегда и везде был очень популярен. Но сейчас он был чужаком, наблюдающим за чужим весельем.
Барни вернулся к письму.
«Мне очень нравятся мои новые соседи по комнате, — написал он. — Поскольку я не говорю ни по-польски, ни по-французски, а они не говорят по-английски, нам нечего сказать друг другу, что меня устраивает как нельзя лучше». — Очень удачным было также и то, что никто из них не курил, так как это избавляло Барни от необходимости делиться сигаретами.
Он закончил письмо тем, что еще раз напомнил жене, как сильно ее любит.
«Тут некоторые люди, лучше меня во всем разбирающиеся, утверждают, что новый, тысяча девятьсот сорок второй год станет последним годом этой проклятой войны. Будем надеяться на то, что следующее Рождество мы встретим вместе».
Барни не стал подписывать письмо. Он вырвал листки из блокнота и разорвал их пополам. Затем то же самое он проделал с половинками. Он рвал страницы до тех пор, пока они не превратились в кучку конфетти на столе.
Барни открыл окно, выбросил порванное письмо наружу и долго наблюдал, как обрывки бумаги кружатся в воздухе, пока ледяной ветер не унес их прочь.
Затем сел к столу и начал писать другое письмо, намного короче. Как будто он мог рассказать ей все это. Как будто он мог рассказать об этом хотя бы кому-нибудь.
Воздушные налеты не прекращались до начала мая, унося множество человеческих жизней и уродуя город. В мае последовала неделя таких тяжелых бомбежек, что в Ливерпуле все задавались вопросом: уж не решил ли Гитлер стереть их город с лица земли.
Бомбы падали непрерывно, час за часом, ночь за ночью. Покидая утром дома, люди обнаруживали огромные воронки там, где накануне были целые улицы, и узнавали, что навсегда потеряли своих лучших друзей. Церкви, школы, театры, памятники архитектуры, не говоря уже о тысячах жилых домов, систематически уничтожались.
Эми с матерью и сестрами уезжали ночевать к Чарли в Эйнтри, где взрывы было видно и слышно, но бомбы падали редко. Мистер и миссис Портер перебрались к дочери в Саутпорт, а Стаффорды — к сестре Вероники, жившей в Формби.
Все соседи приглашали капитана Кирби-Грина погостить у них, пока не прекратятся эти ужасные налеты, но он отказался покинуть дом у Ньюсхэм-парка.
— Должен же кто-то присматривать за домом, — храбро заявлял он.
Однажды утром его обнаружили в подвале. Капитан, ссутулившись, сидел в кресле. Ночью его настиг сердечный приступ. Но на лице Кирби-Грина была улыбка, а в руке он держал все ту же деревянную линейку, как будто продолжал руководить невидимым хором.
Наступило еще одно Рождество, а война все не заканчивалась. Воздушные налеты постепенно прекратились, но обстановка оставалась безрадостной. Англичан вытеснили из Греции. В Северной Африке они также терпели неудачу за неудачей. На Рождество японцы захватили Гонконг, что произошло всего несколько дней спустя после потери Англией Сингапура. По крайней мере, после того, как Япония уничтожила американский флот в Перл Харбор и Германия объявила войну Соединенным Штатам, у Британии появился в этой войне еще один союзник. Через несколько недель на британские берега начали прибывать янки, вызывая трепет в женских сердцах.
Несколькими месяцами ранее Германия вторглась в Россию, что стало самой крупной ошибкой Гитлера, так как его армия не была готова к столь свирепым зимам. Это также означало, что с Великобритании его внимание переключилось на восточный фронт. Сложилась патовая ситуация. Шли месяцы, но прогресса не было ни с одной из сторон.
Внутри страны еще более ужесточилась карточная система. Ощущалась нехватка практически всего. Эми больше огорчало введение карточек на одежду, чем на продукты питания. Она гораздо внимательнее относилась к тому, что она носила, чем к еде.
Это уже превратилось в ритуал. Хэрри утверждал, что это приносит им удачу. Он был убежден, что погибнет, если перед боем не сможет пожать Джеку руку.
Сейчас каждый из них крепко сжимал руку друга обеими руками, чтобы сделать рукопожатие как можно более сердечным. В четыре часа утра в Эль-Аламейне, неподалеку от Александрии, было тихо и тепло. Темное небо светилось зловещим пурпурным блеском, а песок рассыпался, как пыль. Чтобы не проваливаться по самую щиколотку, приходилось ступать как можно осторожнее. Пехотинцы неровными цепями молча шли за танками, из-под гусениц которых похожими на дым клубами вылетал песок, поэтому солдаты не видели перед собой ничего, кроме смутных очертаний ревущих машин.
Впереди был враг. Предположительно, он отступал, хотя время от времени мимо свистели пули и где-то неподалеку падали снаряды.
Джек с улыбкой на лице шел немного впереди Хэрри, сжимая в руках винтовку. Он потерял носки, и теперь ботинки болтались на его тощих ступнях. Он был неспособен относиться к происходящему серьезно. Джек искренне считал, что мир сошел с ума и что находящиеся у власти люди безумнее всех остальных, но, тем не менее, беззлобно и безропотно принимал участие во всеобщем сумасшествии.
