— Не сейчас. — Я бы предпочла это сделать не за рулем, а сидя в каком-нибудь укромном местечке. И я была не готова. Как я ни старалась, мне в голову не приходило ни единого вопроса, кроме одного: «Почему отец называл тебя шлюхой?» Чарльз говорил, что мама не давала ему для этого ни малейшего повода, но мне все равно хотелось спросить.
ГЛАВА 18
1945–1951 годы
Эми и Барни
Когда родилась Маргарита, Барни почти пришел в себя. Он привык к их домику и много времени проводил, вскапывая раскинувшийся за домом сад. Он никогда ничего не сажал, просто часами переворачивал пласты земли. Когда Барни доходил до конца сада, он принимался вскапывать все заново.
Маргарита с самого начала была просто идеальным ребенком. Эми укладывала ее в кроватку, стоявшую в детской, садилась рядом на белый мягкий стул и наблюдала за тем, как ее красивая малышка моргает глазками, постепенно засыпая. Наконец веки девчушки опускались, и лишь длинные темные ресницы продолжали подрагивать на кремового цвета щечках.
Когда Барни возвращался с работы, он сидел на этом белом стуле, пока Эми готовила чай.
— Все готово, любимый, — шептала она, входя в комнату. Она пользовалась этой возможностью еще раз взглянуть на Маргариту перед тем, как они отправятся в столовую обедать.
Эми видела, что Барни втайне радуется тому, что Маргарита так на него похожа. Он ожидал, что их ребенок будет белокурым и голубоглазым, как его жена, но синие глаза Маргариты постепенно приобрели такой же насыщенный коричневый оттенок, как и у него, и у нее были такие же гладкие каштановые волосы. Фотография Барни в младенчестве выявила тот факт, что у него тоже когда-то был маленький остренький подбородок и курносый нос.
Именно Барни случайно выбрал имя дочери, и Эми не преминула воспользоваться этим. Она готова была сделать все, что угодно, чтобы порадовать его и рассеять горечь, с которой он взирал на мир, вернувшись из Германии. Эми молилась, чтобы это никогда больше не повторилось.
Имени «Маргарита» не было в списке мужских и женских имен, мысленно составленном ею. Но, появившись в родильной палате частной больницы возле Принцесс-парка, Барни заметил, что блестящие кремовые щечки новорожденной напоминают ему жемчуг.
— Так мы ее и назовем
[33]
, — быстро произнесла Эми. Ей самой очень понравилось это имя. Оно было необычным, но не настолько, чтобы постоянно привлекать внимание. Одна женщина, которая родила дочь одновременно с Эми, назвала свою девочку Скарлетт, в честь Скарлетт О'Хара из «Унесенных ветром».
— Бедный ребенок, — говорили все вокруг. — Все сразу будут понимать, откуда это имя.
Имя «Маргарита» было просто идеальным.
В течение полутора лет после рождения Маргариты жизнь была настолько спокойной, насколько это вообще возможно. Эми и ее свекровь заключили перемирие. Со стороны Эми это было сделано с большой неохотой, возможно, что и со стороны миссис Паттерсон тоже, они никогда не обсуждали этот вопрос. Эми всегда избегала оставаться с ней наедине, не будучи уверенной, что одна из них не даст волю языку. Лео, отдавая себе отчет в шаткости ситуации, прилагал все усилия к тому, чтобы обстановка оставалась спокойной.
Не было ничего удивительного в том, что Элизабет Паттерсон отказалась прийти на крестины Маргариты. Стать свидетелем того, как ее единственную внучку крестят по католическому обряду, было выше сил такой убежденной протестантки, как она.
Зато эти крестины порадовали Мойру Карран, вторую бабушку Маргариты, став доказательством того, что после ужасов войны ее жизнь наконец-то возвращается в нормальное русло. За время войны Мойра стала на шесть лет старше, а трое ее детей не только вступили в брак, но и обзавелись собственными домами. Бидди тоже была замужем, но они с мужем пока жили в доме Мойры и подыскивали себе жилье.
Вскоре Мойра останется одна в доме на Агейт-стрит, и к этой ситуации она была полностью готова. За время войны ей трижды предлагали выйти замуж, и все трое претендентов получили отказ. За всю свою жизнь она любила только одного мужчину, и он умер, когда ее дети были совсем маленькими. Теперь у нее была очень хорошая работа в выставочном зале на Стэнли-роуд, и остаток жизни Мойра собиралась провести, вспоминая о любимом мужчине, в окружении внуков, которые не преминут появиться.
Барни работал в компании отца в Скелмерсдейле, но беспокоился из-за того, что отец оттесняет Хэрри на второй план.
— Папа в него не верит, — однажды вечером пожаловался Барни Эми. — Он обращается с ним, как с идиотом.
К своему удивлению, Эми обнаружила, что она — единственный человек, к мнению которого Лео Паттерсон готов прислушаться.
— Если это заметил Барни, это заметят и другие люди, — выговаривала она свекру, — и это подорвет веру Хэрри в себя.
— Я хочу, чтобы Хэрри и Барни стали директорами компании, — ворчал Лео, — но Хэрри не проявляет инициативу, он очень медленно учится.
— Хэрри, — разгневанно вскинулась Эми, — принимал участие в войне с начала до конца, пока его не демобилизовали! Он был в Дюнкерке и участвовал в высадке союзников в сорок четвертом. Он воевал в пустыне и сражался с немцами в Европе, пока они не сдались. Вы должны гордиться им, а не жаловаться на него. Ваш старший сын очень упрямый. Он всегда добивается поставленной цели. Если он медленно учится, это не имеет значения, потому что он все равно все усвоит.
Лео рассмеялся.
— Вы, миссис Паттерсон, классический пример старой головы на юных плечах. Я запомню, что вы сказали, и отныне буду обращаться с Хэрри с большим уважением.
Она метнула на него сердитый взгляд, заподозрив его в том, что он над ней подшучивает.
— Надеюсь, так и будет, — угрожающе произнесла Эми, и Лео опять засмеялся.
Все шло гладко, пока однажды вечером к Барни не явился какой-то незнакомец. К этому времени их жизнь вошла в спокойное русло — обеды с семьей Барни и чай с семьей Эми через выходной. Бензин все еще выдавали по карточкам, но теперь водители получали необходимый минимум топлива. Машины извлекались из гаражей и из садов, в которых они пережидали войну, и приводились в рабочее состояние. Раз в несколько недель Барни возил Эми в Понд-Вуд, где в маленьком домике жили Джеки, Питер и их новорожденный сын. Они брали с собой и Мойру. Иногда они навещали Чарли и Марион в Эйнтри, хотя Марион ни разу не дала им понять, что рада их появлению.
Когда пришел незнакомец, стоял сентябрь. Это был один из тех странных осенних дней, когда Ливерпуль оказывается в тисках ядовитого желтого тумана. Казалось, что где-то поблизости жгут огромные костры, только огня не видно, один лишь дым. Когда Эми открыла гостю дверь, уже подошло время чая. Он был очень хорошо одет — верблюжье пальто и мягкая фетровая шляпа орехового цвета. На вид ему было лет тридцать, и у него была весьма привлекательная, хотя и несколько женоподобная наружность.
