Он попросту вырвал из липкой субстанции правую руку,
коснулся тумблера на поясе и повернул его особенным образом. Исправно сработал
антиграв, невидимая сила неспешно и неуклонно, бережно и плавно выпрямила тело,
и галактический пожарный в серебристом скафандре, с которого медленно сползали
струйки зеленого месива, вновь утвердился в гордой позе: по пояс в болоте,
пушка наизготовку. Конечно, на самом деле эта хреновина носила какое-то сложное
название, заковыристое, ученое, казенное, но старослужащие ему уже объяснили,
что нет смысла насиловать мозги, запоминая название очередной прибамбасины, с
которой, очень может быть, больше никогда не придется работать. Проще именовать
всякую стрелялку, с какой имеешь дело, пушкой, прибор – ящиком, а транспортное
средство – телегой…
Он сконфуженно огляделся. Нет, его падение ровным счетом
ничем не помешало и не напортило. Дело житейское, с кем не бывает… Справа и
слева от него, кто по пояс в болоте, кто по грудь, далеко растянулись шеренгой
остальные шестеро, как и он, наглухо затянутые в серебристые скафандры, с
угольно-черными снаружи и совершенно прозрачными изнутри шлемами – ну, чудо
конструкторской мысли, понятно, автономное жизнеобеспечение работает, пока
существует местное солнышко, можно гулять в кратере вулкана, эпицентре атомного
взрыва, кислород и пища попросту берется откуда-то, появляясь внутри скафандра,
а «отходы жизнедеятельности» столь же волшебным образом улетучиваются по мере
появления, так что писай себе и какай прямо в серебристые штаны, сколько
влезет…
Ага!
Прямо перед ним возникло в воздухе слабо светящееся зеленое
кольцо, и по бокам шлема, напротив ушей, раздался непонятный механический писк.
Мгновенно собравшись, Кирьянов быстренько проделал
необходимые манипуляции – уже автоматически, наработанно. Одна рука, левая,
метнулась к поясу, пальцы пробежались по тумблерам, а правая перебросила из-за
спины пушку. Он направил раструб на поверхность болота, под углом в сорок пять
градусов, указательный палец нажал на дугообразный выступ.
Из-за спины вылетела, разворачиваясь, блестя в лучах
здешнего нежаркого солнышка, затейливая сеть, развернулась над тяжелой жижей,
вмиг приобретя форму разинутой пасти. Ощутив характерное содрогание в метре
впереди, в глубинах болота, Кирьянов повел стволом вверх, медленно-медленно,
словно вываживал неподатливую, сильную рыбину.
Взлетел фонтан грязи, а с ним вынырнуло на свет божий нечто
живое, немаленькое, столь яростно бьющееся в захвате силового поля, что не было
никакой возможности определить его истинную форму и сосчитать конечности – да и
не было никакой необходимости забивать голову такими глупостями, их задача
заключалась отнюдь не в этом, они нагрянули сюда не учеными, а ассенизаторами…
Сноровисто загнав добычу в сетчатую пасть, Кирьянов нажал
другую кнопку, и ловушка захлопнулась в сетчатый шар, который уже совершенно
самостоятельно поплыл над болотом к противоположному берегу, чтобы улечься в
штабель собратьев, каждый с добычей внутри. Кирьянов устало отфыркнулся.
И побрел вперед – третий день подряд, то по колено в болоте,
то по пояс, то включая антиграв, когда становилось «с головкой», и неспешно
плывя вертикально сквозь густую жижу, оставляя невысокий, быстро разглаживающийся
кильватерный след. Третий день они прочесывали болота на этой черт-те где
расположенной планетке, выуживая этих живых, яростно бившихся, явно не
расположенных покидать родимые хляби. Зачем это понадобилось, Кирьянов
решительно не представлял, а вопросы задавать отчего-то не тянуло. Где-то в
глубине души прочно угнездилось унылое разочарование.
Ему втолковали, что все будет обыденно, но он не
представлял, чтобы настолько. Очень может оказаться, работа была исключительно
нужная и важная, но Кирьянову она уже успела осточертеть хуже горькой редьки. И
оттого, что не было ни малейшей опасности, все выглядело еще беспросветнее, он
ощущал себя жестоко обманутым, боролся с этими мыслями, напоминал себе, что
романтики, строго говоря, во Вселенной не существует вообще, а есть одна только
работа, вещь обыденная, рутинная, неизбежная, скучная…
И работал, как прилежный автомат, не отставая от других.
Благо дело оказалось нехитрое, немногим сложнее рыбалки или собирания грибов…
В шлеме явственно прозвучал голос прапорщика Шибко:
– Внимание, звездорубы, рейнджеры мои галактические!
Отбой! Всем отбой, возвращаемся на берег!
Очень хотелось, чтобы на этом все и кончилось, но не стоило
питать преждевременных надежд… Кирьянов повернул тумблер, его выдернуло из трясины
как пробку из бутылки, развернуло и понесло к противоположному берегу. Повернув
голову, он увидел, что и остальные неровным журавлиным клином плывут в том же
направлении.
Вскоре ноги коснулись твердой земли. Метрах в двухстах от
берега, где над коричневым косогором торчали пучки здешней то ли осоки, то ли
камыша – зеленые стебли с бурыми шишками, – громоздился пирамидальный
штабель сетчатых шаров, внутри которых не прекращалось яростное шевеление,
однако ни звука оттуда не долетало: похоже, эти создания никаких звуков не
издавали ни при каких обстоятельствах. Тут же стояла «палатка» – серебристая
полусфера, по уровню комфорта внутри превосходившая иные кремлевские
апартаменты (где Кирьянов, конечно же, не бывал отроду, но смело брался
сравнивать), а рядом с ней тачка – матово-серый овал с загнутыми краями,
десятком темно-вишневых кресел и простеньким пультом управления. Возле нее
лениво покуривали шофер Вася и оружейник Митрофаныч, седовласый бодренький
мужичок предпенсионного возраста, – вот о его прошлой жизни Кирьянов так
ничего и не знал до сих пор, субъект сей, говорливый и беззаботный, в иных
случаях делался невероятно склизким, с шуточками-прибауточками вывертывался из
рук, увиливал от вопросов так, что это и увиливаньем нельзя было назвать…
Оба они были в таких же скафандрах, но без шлемов, потому
что им-то в болоте бултыхаться не приходилось в силу бытующего на «точке»
скрупулезного разделения обязанностей, протестовать против коего глупо и
нелепо. Моментально оживившись, почувствовав себя наконец нужным и необходимым,
Митрофаныч браво прикрикнул:
– Ребятки, сдаем казенные стволы по принадлежности! И
не толпитесь вы, господа офицеры, душевно вас умоляю! По очереди подходим!
Обер-поручик Кирьянов – одна единица… Точно, одна, принято… – Он бережно уложил
пушку в зажимы на задней площадке тачки, кивнул. – Старший капитан Кац –
одна единица… количество сданного количеству выданного соответствует…
Кирьянов, первым избавившийся от пушки, воспрянул духом:
впервые за три дня у них потребовали сдать причиндалы – а это вполне могло
означать…
Он нажал кнопочку, и шлем словно бы испарился, чтобы в любой
миг вновь материализоваться при необходимости – либо нажатием кнопки хозяином
скафандра, либо при внешней угрозе для жизни и здоровья.
Все семеро сверкали, как новоотлитые монументы – скафандры
волшебным образом избавились от потеков и пятен густой грязи.
– Шабаш, господа офицеры, – сказал Вася, сияя
беззаботной ухмылкой. – Отработали…
