Шибко откозырял в ответ по всем правилам, после чего
официальный напряг, такое впечатление, словно сам собою рассосался.
– Здорово, Пздюк, – сказал Шибко, с великолепной
непринужденностью приобняв встречающего и похлопывая по спине. – Все еще в
этой дыре кантуешься?
– Ненадолго, старина, ненадолго! – жизнерадостно
завопил абориген. – Хлопнись Ментак с орбиты, гарантом буду, не
сегодня-завтра переведут в губернию, точно тебе говорю! Ну, парни, нет слов!
Классно вы тут все подчистили, и захочешь, не подкопаешься! – Он, бросив
через украшенное какими-то золотыми причиндалами плечо беглый взгляд в сторону
далекого болота, невольно передернулся. – Как вы только туда лазите, в
толк не возьму… Щас, минутку, я эту слабосильную команду заставлю поработать!
Он отвернулся, приложил узкие черные ладони к широченному
жабьему рту и истошно завопил. Транслятор прилежно толмачил:
– Хруба вам в задницу, бабушке вашей дорипака,
засранцы, дармоеды, чарабья сыть, кашееды гунявые! За погрузку живенько, чтоб
не ударить рожей в грязь перед специалистами из Центра! Шевелись,
бессмысленные, гр-рохочи костями, тряси задницами! – Откричавшись, он
повернулся к Шибко и преспокойно сказал тоном ниже: – С этими придурками иначе
нельзя, пока не рявкнешь, мать их, жопу от сиденья не отклеют. Завидую я тебе,
Шибко, у тебя-то, как на подбор, офицерская команда, честь по чести. А у меня
селяне долбаные, вчера еще сипулам хвосты подмывали, лево с правым путают,
аксельбант от батальонного знамени не отличат, ур-роды…
Вообще-то, как успел заметить Кирьянов, погрузка шла не
столь уж и бездарно: крановщик проворно орудовал стрелой, стропальщики ловко
цепляли тросы, сетчатые шары один за другим уплывали в кузов, словно сами собой
укладываясь в строгом порядке. Но бравый Пздюк, надо полагать, был из того
подвида бессмертных унтеров, что без мата-перемата ни одной простейшей команды
отдать не способны.
– Мужики! – рявкнул Пздюк. – То есть, прошу
деликатно прощенья, господа офицеры! Его превосходительство с их
превышеподобием почесали тут бошки и решили, что вы за такое дело достойны
медалей. Щас мы награжденьице-то произведем…
Он снял с плеча кожаную сумку и пошел вдоль недлинной
шеренги, кладя каждому в руку некий предмет и громогласно поясняя:
– Медалюха не то чтобы старшая, но и не последняя,
верно вам говорю, почетная, чтоб мне глар-коменданта в жизни не получить!
Поздравляю и всякое такое!
Кирьянов разглядывал доставшуюся ему столь нежданно регалию:
твердый кружок, словно бы из черного дерева, изукрашенный прорезными узорами,
на длиннющем черном шнурке. Пздюк пояснил:
– Вы уж извините, шнурок не стали вязать в конкретную
позицию. Я ж не знал, что это вы опять приедете. Мало ли кого прислать могли…
Был тут один хмырь, так у них носить на шее не то что медаль, а вообще чего бы
то ни было – жуткое западло и оскорбление расы, они свои награды привешивают
исключительно к левому плечу… А то был еще один… В общем, вы сами
пришпандорьте, как вам почетнее, главное – награждение официальное, никак не
кидалово…
Транслятор мог творить чудеса по части подыскания точных
эквивалентов, одного он не мог: добавить говорящему интеллекта. Если кто-то
изъяснялся простонародными оборотами, то другой именно это и слышал…
Подтолкнув Кирьянова локтем, Шибко негромко сказал:
– Что задумались, мон шер? Вяжите петельку и вешайте на
шею. Медалька, конечно, не межгалактическая, местного значения, но все равно
ношение не возбраняется – правда, ниже наград Содружества, однако какая
разница?
Подавая пример, он проворно завязал петлю и накинул шнурок
на шею, заключив:
– Как говорится, награда нашла героя… Везет вам,
обер-поручик – в первом же деле цапнули регалию. Иногда их долгонько ждать
приходится. А вообще, если хотите увидеть редкостное зрелище, дождитесь
какого-нибудь торжественного дня, когда все облачаются в парадку и прицепляют
знаки отличия от низшего до высшего… Пздюк, дружище! Тебе не кажется, что
вокруг стало удручающе сухо? Я бы сказал, вызывающе сухо…
Пздюк разразился длинным булькающим гоготом, на который
транслятор никак не отреагировал ввиду его нечленораздельности, потом
жизнерадостно заорал:
– Шибко, ты меня держишь за скрягу или за идиота?! Ну
конечно, вызывающе сухо! Я бы сказал, похабно сухо! Эй, Чалли-второй! Ну-ка,
живенько волоки сюда мою торбу, да смотри не урони, а то загоню в болото голой
задницей чуялов приманивать! Одна нога здесь, другая тоже тут!
Чернокожий солдат в форменном зеленом балахоне почтительной
трусцой подбежал к ним, неся на вытянутых руках весьма объемистую сумку. Пздюк
потер длинные узкие ладони, на миг сделавшись совершенно неотличимым от земного
выпивохи, и принялся извлекать оттуда объемистые черные бутылки, стопку
чашек-полушарий, какие-то прутики, унизанные темно-коричневыми и белыми
кусочками, пахнувшими непривычно, но аппетитно. Импровизированный походный
достархан составился как бы сам собой, и в чашки хлынула пенистая синяя
жидкость. Кирьянов украдкой оглянулся на сослуживцев. Похоже, все было в
порядке – на лицах окружающих читалось приятное предвкушение и ничего более.
Тогда он решился и, подражая окружающим, опорожнил чару
единым духом. Если прилежно проанализировать ощущения – а русский человек в
этом плане обладает богатейшим опытом, – то синее питье имеет генетическое
родство скорее с брагой, чем с самогоном. Привкус был незнакомый, но в глотку
прошло легко, вопреки расхожей поговорке о кольях и сокольях, и приятное тепло
распространилось по телу, завершив странствия под черепной коробкой, где
произвело легкий шум.
После третьей он как-то перестал уже замечать, что Пздюк –
экзотический негуманоид, что небо над головой – белесо-серое, а облака –
зеленые. В хорошей компании такие мелочи не имели никакого значения.
Глава 7
И все красотки мира…
Гуляла русская душа… С примесью еврейской, в лице старшего
капитана Абрама Соломоновича Каца, тоже мимо рта не проносившего, коли уж
налито.
Благо к тому нашлись пусть не уставно-юридические, но тем не
менее имевшие почти что законную силу поводы, как то: успешное выполнение
задания, приятно отягощенное свежеврученными медалями.
Скромное торжество проходило в небольшой уютной каминной, за
столом, уставленным исключительно земными бутылками и закусками – но все без
исключения по высшему разряду, из категории яств и деликатесов, так что после
первого часа не было рассолодевших: чинно опрокидывали, чинно закусывали, в
окружающих Кирьянов не усмотрел ни малейших признаков алкоголизма, каковым и
сам не страдал.
В общем, царила атмосфера расслабленного уюта. Мохнатый
неразумный Чубурах, обожавший сборища, примостился на каминной доске из темного
мрамора и всеми четырьмя лапами лущил огромный апельсин, выпрошенный у Раечки –
уже третий за вечер, причем завидущими немигающими глазищами присматривался к
четвертому, желтевшему на тарелке рядом с локтем Ферапонтыча.
