И он решительно зашагал вперед, к подножию упиравшейся
нижними белоснежными ступеньками в желтую траву лестницы, на верхней площадке
которой, меж двумя высокими статуями (позолоченными? или литыми из чистого
золота?) появились две фигуры в белом.
Сначала показалось, что обе они женщины, но потом, когда
обитатели заоблачного дворца спустились ниже, Кирьянов рассмотрел, что женщина
там только одна, а ее спутник попросту крайне женоподобен – вялый и
расхлябанный, томный и смазливый молодой парень с накрашенными сиреневым
губами, затейливыми золотыми безделушками на мочках ушей, сверкавшей россыпью
самоцветов диадемой в роскошных золотых волосах. Одет он был в некое подобие
римской тоги с алым узором по подолу – или как там он называется? – и
золотые сандалии.
– Опа, опа… – сквозь зубы прошептал Миша. –
Полный и законченный пидор, не ошибешься. Видал балахон? Это я ему в прошлый
отпуск про Древний Рим рассказал и матерьяльчики подсунул насчет модных
тогдашних фасонов. Он дуб дубом, аристократ хренов, про Рим только и запомнил,
что там педерастия была в ба-альшом ходу… Ладно, это, как договаривались, мой
фронт работ, куда тебе с непривычки… Ты на его сестренку целься. Есть
внутренние возражения?
– Никаких, – вынужден был тихонько признать
Кирьянов.
Она была очаровательна – перевитые алмазными нитями золотые
волосы, огромные синие глазищи, прямой носик, пухлые губы, застывшие в
невероятно капризной улыбке. Коротенькое белое платьице, словно сшитое
волшебным образом из снежинок – и каждая снежинка видна, и каждая не похожа на
другую, – золотые сандалии, ноги до колен обвиты крест-накрест сверкающей
самоцветами тесьмой…
Но дело даже не в том. Над ней, очаровательной, грациозной,
хрупкой по-аристократически и великосветски томной, витал ощущавшийся любым
разумным существом мужского пола приманчивый ореол полной и законченной шлюхи –
не той, что вызывает презрение, а, наоборот, той беспутной феи, которую хочется
трахать и трахать от заката до рассвета, вытворяя с ней все, что в голову
взбредет, вгрызаясь по-звериному, ломая в руках…
И ведь не было ничего внешне порочного ни в личике, ни в
манере держаться – скромное очарование, тихая девочка на выпускном балу, разве что
платьице коротковато. И все равно, эта чертова аура мощно ощущалась всеми
имеющимися у гуманоида чувствами, так что Кирьянова проняло всерьез, и
неловкость почти улетучилась. Даже светлый образ Таи померк в мыслях – а
впрочем, не впервые, так уж получилось, что он сгорал и пылал, когда Тая была
рядом, а стоило расстаться с ней, вернуться домой, чувства и впечатления, вот
странность, тускнели, серели, слабли, но Кирьянов старался не забивать себе
этим голову, все дело, конечно, в пресловутом мужском легкомыслии…
Мухомор совершенно непринужденно шагнул вперед и по-хозяйски
похлопал томного древнего римлянина по щеке, не так уж и шутейно, аж зазвенели
шлепки. Однако того это ничуть не обидело, он заулыбался, преданно таращась на
скалившегося Мишу. И абсолютно по-свойски сказал Кирьянову, словно они были
знакомы сто лет:
– Ваш друг великолепен, правда? В наши времена дурацких
условностей и морализаторства так трудно встретить искренность и
непосредственность…
– Уж это точно, – глазом не моргнув, ответствовал Мухомор. –
Повезло тебе, дурашка, что попал ко мне в руки, а то кто его знает, на кого мог
напороться… Ну, что стоишь, друг мой застенчивый? Познакомь живенько сестренку
с бравым офицером Костей, видишь, он сам язык проглотил. Как увидел ее на снимке,
покой потерял, куска в рот не взял, глоточка не выпил, ходит печальный… Если
ему на его высокие чувства не ответят немедленно, он, чего доброго, застрелится
прямо под полковым знаменем – чтобы торжественнее вышло и пафоснее…
– Ой, только не надо! – взмахнула длиннейшими
ресницами ослепительная блондинка. – Вы же не всерьез, Костя? Вы такой
симпатичный, бравый, мне будет жалко… – Она подошла вплотную, протянула
узкую ладонь: – Меня зовут Аэлита.
– Ка-ак? – оторопело переспросил Кирьянов.
– Аэлита, – сказала она безмятежно. – Это
старое дворянское имя, у нас в роду много Аэлит…
«Ну, это в принципе объяснимо, – подумал он
растерянно. – Тот же речевой аппарат, те же гласные-согласные, по теории
вероятности, ничего удивительного, что обнаружилось этакое вот совпадение… Или
все сложнее? И не в совпадении дело? Что, если и Алексей Николаич…
Структура – вещь загадочная…»
Он не сразу решился взять в ладонь ее тонкие пальчики –
вокруг них вились тонкие струйки разноцветного сияния, безостановочно, механически
как-то, переплетаясь и кружа, от алых ухоженных ногтей к ладони и в обратном
направлении, показалось вдруг, что может током ударить…
Аэлита-два звонко рассмеялась:
– Ну что же вы? Это такая бижутерия, не бойтесь…
Он решился. Рука ничего не ощутила – только теплая, слабая
женская ладонь. Разноцветные струи продолжали завиваться, кружить, пронизывая
его пальцы без всякого вреда.
– Вы и правда так вдохновились моим снимком? –
спросила она с невинным выражением лица.
– Правда-правда, – ответил Мухомор. – Говорю
тебе, спать не мог, ложку мимо рта проносил… Ну, что мы тут стоим? Приглашаю в
нашу хижину. Или, может, мы к вам?
И он с нешуточной готовностью сделал два шага в сторону
белоснежной лестницы с золотыми статуями доверху, его худая физиономия, без
наигрыша, стала мечтательной – манила потомственного урку неописуемая роскошь,
как многих бы на его месте…
Аэлита решительно подняла ладонь:
– Ой, только не к нам! И так надоело все… Можно, мы
лучше к вам? Посмотрим, как там у вас все устроено… Ну пожалуйста! Это будет
так романтично… Настоящие офицеры, настоящая крепость… Я листала какой-то
старый роман про армию… Это правда, что вас за провинности заковывают в кандалы
и плетьми бьют?
На сей раз даже многоопытный Мухомор чуть растерялся,
протянул:
– Э-э-э… Всякое бывает. Служба тяжелая, начальство –
зверь на звере, один другого лютее, и пожалеть-то некому, не поймет никто нашу
долюшку солдатскую… Ладно, что делать, давайте вы к нам.
Аэлита подняла руку и щелкнула пальцами – Кирьянову при этом
ее немудреном жесте послышался тонкий хрустальный звон. По лестнице проворно
сбежали, чуть ли не колобками скатились, два субъекта, от ушей до каблуков
упакованные в золотое шитье, пышнейшие кружева, широкие полосы искрящихся
самоцветов, с высокими белыми плюмажами на плечах. Ну, лакеи, конечно, тут не
надо быть семи пядей во лбу, вон какие примечательные у них хари: словно маски
из мягкой резины, растягиваемые изнутри сложнейшей системой рычагов, готовые
вмиг принять любое выражение, но главным образом предупредительность и
услужливость…
Совершенно земным жестом Аэлита взяла Кирьянова под руку и
сказала тоном избалованного ребенка:
– Ну, показывайте вашу крепость… Ой, прелесть какая!
Совсем маленькие домики, вроде сторожки в имении у тети Белатор… А где этот
минутный… секундный… ну да, часовой! Он же должен стоять с копьем наперевес и
что-то такое тайное спрашивать, иначе не пройдешь, я помню, читала…
