– Бродил тут… странничек божий. Плел вавилоны и турусы
насчет якобы писанной золотыми буквами царской грамоты, по которой будто бы
поведено все благородные сословия уничтожить и землю отдать этим скотам… Ну,
представили, куда надлежит. Теперь тихо…
«Ах ты, сволочь, – подумал Кирьянов с легким
раздражением. – На нашем примере крепостническую пропаганду тискаешь?
Незыблемость строя проповедуешь?»
Его утешали цифры. Даты. Уже подавлен венгерский мятеж, но
Крымская кампания пока не грянула – временной отрезок можно определить довольно
точно… Пройдет самое большее двенадцать лет, и воля все же будет объявлена
самым доподлинным царским манифестом, пусть и не золотыми буквами писанным.
Усеченная воля, половинчатая, но все равно этот пухлощекий поганец переживет
немало неприятных минут, если вообще переживет. Вполне возможно, жизнь закончит
под забором, беззаботно промотав денежки. В любом случае скверные сюрпризы ему
гарантированы, и никакой тебе незыблемости…
У него были в родословной крепостные крестьяне – и теперь он
ощущал что-то вроде злорадного удовлетворения – смутного, неосознанного, но тем
не менее…
– Ага! – оживился хозяин. – Вот, честь имею
рекомендовать – наяды и нимфы!
Вошли четыре девушки – две в чистеньких сарафанах и красивых
кокошниках, две в господских воздушных платьицах, знакомых по фильмам и книгам.
Вопреки расхожим штампам, сложившимся у Кирьянова в голове, они не выглядели ни
забитыми, ни угнетенными – красотки как на подбор, с откровенными, лукавыми
взглядами, мгновенно заставившими вспомнить очаровательную Аэлиту.
– Вот-с, милейший Константин Степанович, мои
прелестницы! – гордо сказал хозяин. – Танюша, Лизочка, Дуня и Наташа.
Дриады, право! Ну что же, прошу за стол!
Глава 17
Бравые парни в самоволке
– Я вас, понятное дело, не отговариваю, господа
самовольщики и авантюристы, – сказал Стрекалов безнадежным тоном. –
По вашим физиономиям видно, что дело это бесполезное. Но вы все равно
пораскиньте еще раз мозгами. Очень уж проблематичная и чреватая затея…
– Посадить не посадят? – осведомился Мухомор
вызывающе.
– Ну, не посадят…
– А вообще что-нибудь сделают? Кроме общественного
порицания?
– Да нет…
– Вот тебе и весь сказ! Общественное порицание
как-нибудь переживем, не смертельно и не впервой… – Он ухмыльнулся. –
Сложный ты человек, Антоха. Загадочная русская душа. Самому, значит, можно болтаться
по прошедшим историческим временам, чтобы винцо жрать с тамошними знакомыми и
девок тискать? А нам, значит, не положено?
– Ну, есть же некоторая разница, – сказал
Стрекалов не без смущения. – Я, в общем, накатанными маршрутами пользуюсь,
официальными резидентурами. А вы наобум прете по большим галактическим
дорожкам, практически без компаса и карты…
– Плавали – знаем. Доводилось по этим дорожкам подошвы
бить.
– В отпуске, по известному маршруту…
– Ну и что? Есть некоторый опыт… Ладно, хватит нам тут
мораль декламировать. Или посылай на три буквы, или крути машину…
– Ладно, – сказал майор с досадой. – Шагайте
уж…
Он распахнул дверь, и Кирьянов с Мухомором привычно прошли в
самый центр сиреневой «мишени», откуда уже раз десять стартовали на задания, но
официальнейшим путем, конечно, в составе группы, под чутким руководством и
уверенным командованием… Видно было через большое окно, овальное, чистейшее,
как Стрекалов производит нехитрые манипуляции с пультом.
Кирьянов откровенно волновался. За недолгое время
галактической службы ему довелось испытать массу разочарований, когда здешняя
обыденность, скучная рутина уничтожала прежние мифы и иллюзии один за другим,
одну за другой. Но теперь обстояло совсем иначе. Он не строил ни малейших
иллюзий и не рассчитывал узреть воплощенные в реальности мифы. Ему предстояло
увидеть повседневную жизнь Вселенной, а это совсем другое…
Как всегда бывало, мрак и небытие навалились неожиданно – и
столь же мгновенно рассеялись, оставив их посреди белоснежного помещеньица, в
центре такой же сиреневой «мишени». Все происходило с деловитой обыденностью:
прямо перед ними в стене куполообразной комнаты вспыхнула зеленая линия,
очертившая контур двери, а потом возникла и сама дверь.
– Ну, с богом, – сказал Мухомор. – Держись за
батьку, не потеряйся, места тут оживленные…
Кирьянов в этом сам убедился незамедлительно…
Перед ним простирался огромный зал с уходящими в
невообразимую высь бело-розовыми стенами: пересекающиеся чуть ли не под самым
небосклоном изящно выгнутые плоскости потолка, напоминавшие то птичьи крылья,
то паруса, то рыболовные сети; огромные незнакомые деревья, разноцветные и
пышные, растущие прямо из белоснежного пола, многочисленные фонтаны, не похожие
один на другой – бьющие то быстро, то лениво завесы струй, смахивавшие скорее
не на воду, а на гибкие полосы разноцветного сияния…
Сначала показалось, что в зале царит сущий хаос. Но очень
быстро, присмотревшись, он понял, что все обстоит как раз наоборот, мнимая
сумятица на деле очень упорядоченная, и порядок этот поддерживается как бы сам
по себе: безостановочные потоки живых существ двигались по бесконечным
разноцветным дорожкам, не пересекаясь и не создавая заторов, а те, кто никуда
не спешил, обязательно находились на очерченных оранжево-зеленых участках пола.
– Это вокзал такой, – сказал Мухомор
покровительственно. – Тут-то я бывал, бан знакомый… Пошли.
Кирьянов оглянулся – там, позади, кабинок, подобных той, из
которой они вышли, было не менее сотни, и к одним выстраивались недлинные
очереди, а из других то и дело выходили странствующие и путешествующие. Их было
столько (и ни разу не попалось двух одинаковых), что все они слились для
Кирьянова в некий живой океан, где глаз с непривычки даже не мог выхватить
примечательных деталей.
Он заспешил следом за браво шагавшим Мухомором, и в самом
деле чувствуя себя малышом, которого папа взял в огромный магазин. Они шли по
черно-голубому пунктиру в компании доброй сотни обитателей Галактики, и никто
не обращал на них ни малейшего внимания, разве что держался так, чтобы не заехать
в бок локтем или его аналогом, не наступить на ногу конечностью – воспитанные,
предупредительные пассажиры, совершающие привычный рейс…
Довольно долго бок о бок с Кирьяновым шагало превосходившее
его в росте на добрый метр бурое существо на двух конечностях с широченными
ступнями-ластами, бочкообразное, поросшее по бокам толстой бахромой – и поди
догадайся, то ли это конечности, то ли уши… Глаз у него было не менее
полудюжины, на толстых стебельках, и два из них все это время взирали на
Кирьянова с совершенно непонятным, разумеется, выражением. Потом оно свернуло
вправо, когда рядом с пунктиром повис в воздухе высокий красный иероглиф. Такие
то и дело возникали возле «тропинки» – зеленые круги, синие треугольники и
квадраты, знаки, иероглифы – и всякий раз кто-то покидал пунктир, сворачивал в
сторону, что-то все это должно было означать.
