– Не ябедничайте, Антоша, – покривился Кац.
– Я ж не начальству ябедничаю, а так, среди своих… Это
уже не ябеда получается, а сплетня. Ежели…
– Антоша, – тихонько сказал Кац. – У нас
все-таки поминки…
– Ну, тогда выпьем?
– Таки выпьем. И…
Он вздрогнул и замолчал. Но ничего страшного не случилось –
это Раечка, подперев кулаком щеку и тоскливо глядя вдаль, заголосила с той
пронзительной русской истовостью, что вызывает у слушателей мурашки вдоль спины
и ощущение легкой невесомости:
Суженый мой, ряженый,
мне судьбой предсказанный,
без тебя мне белый свет не мил.
Суженый мой, суженый,
голос твой простуженный
сердце навсегда заворожил…
Песня, возможно, и не вполне подходила к поминкам по офицеру
галактической службы, погибшему при исполнении служебных обязанностей, но голос
этой простецкой русской бабы был таким высоким, чистым и тоскливым, что все
замолчали. Бросив вокруг беглый взгляд, Кирьянов увидел одинаковое выражение на
лицах – сосредоточенную тоску, отрешенную печаль. Даже безмозглый Чубурах, по
своему всегдашнему обыкновению примостившийся на каминной доске с кучкой
апельсинов под боком и дымящейся сигаретой в лапе, примолк и насупился так,
будто что-то понимал.
Потом дверь тихонечко приоткрылась, и в щелке замаячила
озабоченная физиономия – кто-то из техников, узнал Кирьянов. Штандарт-полковник
встал и на цыпочках пошел к двери.
Назад он прошагал значительно быстрее, громко ступая, с
озабоченным лицом. Остановившись посреди комнаты, властно поднял ладонь,
обрывая песню:
– Офицеры, внимание! Общий сбор, боевая тревога!
Глава 21
Как сводят счеты в Галактике
Равнина горела в обе стороны, насколько хватало взгляда,
должно быть, случайные неизбежные искры подожгли сухую траву, но на это не
следовало обращать внимания, кто-то другой потом все потушит, а им следует
работать, как работали… И Кирьянов преспокойно послал машину сквозь полосу
черного дыма, стоявшую до самых небес, на миг окунулся в непроницаемый мрак,
тут же вырвался под яркое солнце, на ту сторону, сбросил скорость, чуть
снизился, понесся над необозримой и унылой серо-желтой саванной, где справа и
слева, впереди и по сторонам разгорались новые костерки. «Напакостили,
а, – мельком подумал он без всякого раскаяния. – Ну да пусть у
начальства голова болит, а наше дело незатейливое…»
Детектор мяукнул, уже знакомо, испустил длинную переливчатую
трель, на приборной доске зажегся красный огонек и тут же превратился в красную
стрелку, указывающую прямехонько на…
Вряд ли тут уместно определение «дичь». Скажем казеннее –
«подлежащий объект», чтобы не употреблять чересчур уж военного понятия «цель».
Хотя это именно цель и дичь, что уж там деликатничать…
Кирьянов заложил лихой вираж, бросил машину в бреющий полет.
Белоснежный, зеркально-сверкающий аппарат, похожий на наконечник копья, несся
теперь над саванной совсем низко, метрах на десяти, не выше. Легкими движениями
пальцев левой руки Кирьянов гасил скорость до минимальной, держа правую на алой
рифленой клавише.
Они вымахнули из невысоких густых зарослей и понеслись по
равнине, стелясь над землей в заполошном беге – три длинных, иссиня-черных
тела, покрытых коротким жестким мехом. Кажется, у них были широкие висячие уши
и хвосты вроде помпонов. Кирьянов особенно не приглядывался. Совершенно не было
нужды присматриваться к этим дьявольски проворным существам, не стоило ломать
голову над тем, почему их требуется перебить всех до одного, чтобы и следа от
них не осталось на равнине, огромном пространстве меж океаном на востоке и
горной грядой на западе. Не наше дело, как говорится, родина велела… Быть
может, это аналог прожорливых кроликов, расплодившихся настолько, что стали
угрожать всей системе биоценоза. Быть может, нечто вроде зловредных вирусов.
Или переносчиков бешенства. Какая разница?
Троица угодила в сиреневый круг прицела, и Кирьянов нажал
клавишу двумя пальцами. Машина едва заметно содрогнулась, сотряслась,
излучатели по обоим бортам выбросили снопики фиолетового огня – змеистые,
похожие на молнии, они вмиг достигли земли, накрыли мохнатых тварей, взлетели
вороха ослепительно-желтых искр вперемешку с взрыхленной серой землей, и на том
месте, где только что наметом неслись, спасаясь от смерти, неведомые существа,
осталась лишь обширная проплешина и по ее окружности дымилась трава…
Кирьянов выполнил великолепную «горку», одним махом взлетев
метров на триста. Пошел над саванной, рыская вправо-влево, словно вынюхивающая
след гончая. Детектор молчал. К исходу третьего дня тварей становилось все
меньше и меньше, как бы эти уже не последние. Три дня пылала трава и носились
похожие на наконечники копий машины, выплевывая неотвратимую смерть, три дня
канадская бригада с помощью каких-то там аппаратов выгоняла тварей из нор у
подножия хребта, а на равнине их встречали орлы штандарт-полковника. Это была
полная и всеобщая мобилизация – запрягли и шофера Васю, и Митрофаныча, даже
пару техников, свободных от дежурств, усадили в кабины, не говоря уж о самом
Зориче.
Описав большую дугу, Кирьянов откровенно зевнул. Должно
быть, он уже вжился в новую реальность – не было ни малейшего интереса к
происходящему, все осточертело за три дня, саванна опостылела, твари надоели,
стрелять надоело, хотелось вернуться на базу, жахнуть добрый стакан и
отправиться на берег, в беседку, к Тае, обрести полное отдохновение души и
тела…
Справа его обогнал на приличной скорости однотипный аппарат,
зеркально сверкающий наконечник копья, сбросил скорость, поравнялся, и
прапорщик Шибко помахал рукой. Кирьянов нейтрально кивнул. После известных
открытий он совершенно не представлял, как ему с прапорщиком держаться. Одно
дело – узнать от центрального информатория, что в подразделениях Структуры
служит масса народа, выдернутого из самых разных исторических периодов за пару
часов до неизбежной смерти в таковых, причем народ этот сплошь и рядом воевал
не за самые светлые идеалы не на самой правильной стороне, но что поделать,
если по своим деловым качествам, складу характера и прочим параметрам именно он
идеально подходит для работы во благо Галактического Содружества. И совсем
другое – нос к носу столкнуться с этаким вот субъектом, преспокойно бряцающим
железками со свастикой и вовсе не намеренным посыпать главу пеплом оттого, что
дело, которому он служил, оказалось исторически порочным и осужденным всей
прогрессивной галактической общественностью… Он не испытывал особых эмоций –
просто не знал, как ему держаться…
Третий аппарат, белоснежный и сверкающий, что твой архангел
Божий, свалился из безоблачного неба в крутом вираже, выполнил классическую
«мертвую петлю» и развернулся к ним острым носом…
Все произошло на глазах Кирьянова, молниеносно и неожиданно,
так что он едва успел бросить машину в сторону. Новоприбывший открыл огонь с
близкой дистанции, и вместо привычных пучков фиолетовых молний из его бортовых
пушек ударили синие дымные лучи, ослепительные, оглушительно трещавшие,
уперлись в аппарат Шибко, и тот, словно получив мощнейший удар огромным
невидимым кулаком, бессильно дернулся, задрал нос, вмиг став из белоснежного
опаленным, черным, провалился вниз, а вслед за ним и атакующий, будто налетев
на невидимую стену, затормозил в воздухе так, что Кирьянову невольно почудился
оглушительный лязг-дребезг-хруст (а то и не почудился, право!), и в следующий
миг отвесно скользнул к земле, словно выброшенный из окна утюг…
