– Ага, – сказал Кирьянов рассеянно. – И у
вас, конечно же, сложный и запутанный жизненный путь, выбранный под давлением
непростых обстоятельств, а?
– Да ни хрена подобного, – сказал Шибко,
безмятежно щурясь, задрав лицо к солнцу. – Понимаешь ли, я, говоря
шершавым языком былой пропаганды, – затаившийся враг Советской власти. Из
бывших, ага. История стандартная – все, что имели, потеряли, все из родни, кому
не повезло, сгинули в ЧК, а немногие уцелевшие, вроде моего отца, затаились,
замаскировались, пролетариями прикинулись… Но ничего не забыли – а вот
научились многому. Видел бы ты меня, Степаныч… Образцовый пионер, комсомолец,
организатор, зачинатель, маяк, ворошиловский стрелок, готовый к
противохимической обороне, двух врагов народа в лице педагогов лично разоблачил
и удостоился письменной благодарности… А наряду с тем меня, едва вошел в
сознательный возраст, всегда учили, что настанет пора, когда можно будет
открыто и невозбранно резать красных. И в июне сорок первого пришла-таки эта
самая пора. Когда эшелон разбомбили, оценил я обстановку и поспешил прямым
ходом на запад, навстречу гудериановцам. Ну, наткнулся на дозор, поднял руки и
на отличном немецком растолковал, что к чему и каковы мои намерения. Ну, меня
быстренько зачислили в ряды. В июне сорок первого это делалось просто –
«добровольный помощник», потом полноправный солдат… Ради юридической точности
следует упомянуть, что советскую присягу принести не успел – нас везли в
штатском, необмундированных, ведать не ведая, что тот сборный пункт уже давно
под вермахтом… Присяга у меня одна, вермахтовская, по всем правилам. Зимняя
кампания под Москвой, то-се… В сорок втором занесло на Балканы, а там как раз
формировали добровольческую горнострелковую. Дивизия СС «Принц Евгений», не
слышал? Прихватили и меня: как же, зимняя кампания, немецкая кровь, Железный
крест, кое-какой альпинистский опыт… И три года мы на Балканах гоняли партизан.
Между прочим, это мы чуть-чуть не сцапали однажды самого Тито со всем штабом,
только бегать он умел быстрее лани, так что не получилось, к сожалению… В
общем, это были те же красные…
– А деревни кто жег? – громко проворчал
Митрофаныч.
– Ну и жег, – пожал плечами Шибко. – А ваши
орлы, Митрофаныч, так-таки никаких деревень и не жгли в каких-нибудь Карпатах
или там под Кандагаром? Партизанская война – вещь жестокая и заведомо
несправедливая, чего уж там. А если философски обобщить… – Он широко
улыбнулся, глядя куда-то вдаль, на пылающую саванну. – Если обобщить, то
оказалось, что дело вовсе не в красных. И не в черных. И уж никак не в
шизофренических идеалах этого австрийского ублюдка. Не в свое время я родился,
точно. На Балканах это выяснилось совершенно недвусмысленно. Мое время –
это первобытная война. Ты не представляешь, Степаныч, какой это кайф – вести
взвод в атаку, когда в руках у тебя дергается черный тяжелый машинен пистоле, а
рядом ребята лупят от бедра, и навстречу тебе палят эти долбаные сербы, и ты
уже видишь, какого цвета у них глаза, и выдергиваешь кинжал из ножен, и хрипит
рукопашка… И какой кайф – в очередной раз выйти живым из боя… А деревни… Ну что
деревни? Их все всегда жгли, с начала времен. Впереди тебя все разбегается, а
позади тебя все горит, завалишь прямо посреди двора какую-нибудь горную
красотку, дикарочку, родителями неграмотными воспитанную в богобоязненности и
целомудрии, всадишь ей так, что самому жутко… То как зверь она завоет, то
заплачет, как дитя… А вокруг горит все, как эта саванна… Ну при чем тут идеи?
При чем тут черные, зеленые и красные? Просто это было мое – первобытная
война, как во времена каменных топоров…
– Шлепну я тебя когда-нибудь, – сказал Митрофаныч
усталым, севшим голосом.
– Не шлепнешь, – сказал Шибко. – Девиз
помнишь? «Прошлое – за порогом». Прав я, Абрам Соломонович?
– Соломоныч, – задушевно сказал выхлебавший фляжку
досуха Митрофаныч. – Ну врежь ты ему промеж глаз, еврей ты или уже где?
– Не стоит, – сказал Кац серьезно и
грустно. – По одной-единственной, но очень веской причине: прошлое и в
самом деле за порогом. Мы в Галактике, и ей совершенно безразлично, кто был
кем… Но дело-то в другом. Товарищ, прапорщик навсегда останется товарищем
прапорщиком. Ты понял, Митрофаныч? Отныне и навеки. Он всегда будет товарищем
офицером галактической службы, и никогда в жизни у него не будет возможности ни
резать красных, ни утолить свою жажду первобытной войны… В этом-то все и дело.
Он хороший командир, профессионал. Говорю без лести, товарищ прапорщик.
– Герр шарфюрер, – подобравшись, холодно сказал
Шибко.
– Ни хрена подобного, – сказал Кац. – Товарищ
прапорщик. И никак иначе. А все остальное вам приснилось, и ваши сны никогда не
станут явью… Кому-то снилось, что он раввин, а кому-то – что он шарфюрер… Бывает.
Шибко ничего не ответил, у него было печальное, безнадежное
лицо, застывшее, как маска, и Кирьянов не чувствовал ни злости, ни отвращения –
одну тоскливую усталость от всех и всяческих здешних сложностей, которые
выскакивали одна за другой, как чертик из коробочки, и конца-краю им, похоже,
не было…
Глава 22
Дела амурные
Стопа пыльных журналов так и норовила выпасть из рук,
Кирьянов остановился, поддерживая коленом, сложил ее заново, крепко зажал под
мышкой и вышел из главного здания Старого Корпуса – того самого, где в
вестибюле до сих пор трезвонил телефон, на который Кирьянов больше не обращал
внимания, наперед зная, что услышит.
Журналы были гораздо интереснее – что «Красный
звездоплаватель», что «Млечный путь». В огромной, сохранившейся в полной
неприкосновенности библиотеке их было превеликое множество, и книг тоже.
Кирьянов только-только начал осваивать эти прелюбопытнейшие залежи и с первых
шагов натолкнулся на вещи, переворачивавшие все и всяческие прежние
представления, переворачивавшие историю, прошлое, стереотипы, штампы и
официальные версии. Поневоле приходилось признать, что Стрекалов, если и
привирал по пьянке, то ненамного…
Размашисто шагая к беседке, он в то же время листал
выхваченный наугад из стопы седьмой номер «Красного звездоплавателя» за
тридцать шестой год – с интереснейшей иллюстрацией на обложке и еще более
поразительными заметками, где сухим казенным языком излагались вещи, которые…
Остановился с маху в двух шагах от беседки – чуть не расшиб
себе лоб, увлекшись… Поднял глаза и окаменел вовсе.
Сначала показалось, что он спит, потом – что бредит или в
одночасье подвинулся умом. Но все чувства исправно работали, и приходилось
признать, что вокруг наблюдается самая доподлинная явь. Вот только ситуация –
сквернее не бывает…
Кровь бросилась ему в лицо, показалось, что его со всего
размаха хлыщут по физиономии, сопровождая это самыми гнусными и унизительными
эпитетами. А они его все еще не замечали, не до него им было…
Миша Мухомор, зажмурившись от удовольствия, прислонился к
потемневшему деревянному столбику веранды, держа ладони на затылке стоявшей
перед ним на коленях Таи, а она продолжала свое нехитрое занятие с тем
мастерством, что возносило Кирьянова на седьмое небо не далее как вчера.
Знакомый плед, свернутый в аккуратный рулон, лежал под скамейкой, и щеки
Кирьянова горели, как от пощечин…
