И в злой пьяной целеустремленности завалил недостижимую
мечту на неразобранную постель, задирая подол белого платьица, навалился
сверху, с треском разодрал мешавшую ткань, взялся за дело примерно с той же
бережностью и романтичностью, что отбойный молоток, сердито выдыхая сквозь
стиснутые зубы, гадая, может ли это ощущать боль – а хорошо бы, прекрасно бы…
И насиловал размашисто и грубо, пока не почувствовал на шее
тонкие теплые пальчики, пока ухо не защекотал нежный шепот:
– О, милый, какой ты… Хороший мой…
Вот тут он опамятовался, моментально схлынули и злость, и
даже, кажется, опьянение. Оторвался от нее, сел на краешек постели, сжав
голову. Вполне трезво подумал, что нельзя вот так в одночасье превращаться в
законченную сволочь – ведь, если рассудить, нет разницы: над живым человеком
так издеваться или над этим, то и другое одинаково подло и мерзко…
Поднял голову. Красавица в разодранном платье, точная копия
былой мечты, прекрасная даже в разодранном на лохмотья платье, смотрела на него
преданно, любяще, ожидающе. Улыбнулась, как ни в чем не бывало:
– Милый, что с тобой? Иди ко мне…
– Провались ты! – панически вскрикнул Кирьянов,
вскочил, как был, со спущенными штанами, одним прыжком оказался в прихожей и
что было сил надавил кнопку. Не отнимал руки очень долго – как будто это
прибавляло надежности, как будто инопланетный механизм не срабатывал от легкого
касания.
И, кое-как подсмыкнув портки, долго еще стоял у стены,
отчего-то боясь заглянуть в спальню. Потом все же решился, приоткрыл дверь.
Разумеется, никого в спальне уже не было, только смятая
постель таковой и осталась…
В дверь деликатно постучали. Второпях приведя себя в полный
порядок, Кирьянов отворил. Прапорщик Шибко, подтянутый и невозмутимый,
бесстрастно сказал:
– Обер-поручик, будьте любезны немедленно пожаловать к
командиру.
– А в чем дело? – буркнул Кирьянов.
– Мы люди маленькие, нам не докладывают… – сказал
Шибко без тени улыбки. – Пойдемте.
Проводив Кирьянова до кабинета Зорича, он не остался в
приемной, вошел следом, присел в уголке. Штандарт-полковник, без особой нужды
перебиравший на столе красивые авторучки и еще какие-то безделушки канцелярского
назначения, наконец поднял глаза.
– Константин Степанович, – сказал он с легкой
досадой. – Простите великодушно, что мне приходится влезать в вашу личную
жизнь, но ситуация, право же, достигла пределов, когда о деликатности
приходится забыть…
– В чем дело? – спросил Кирьянов, набычась.
– Присаживайтесь…
– Благодарствуйте, – с неприкрытой язвительностью
сказал Кирьянов, плюхаясь в кресло. – Вот уж не предполагал, что моя
личная жизнь может стать предметом…
– Повторяю: ситуация достигла пределов, когда вмешательство,
уж не посетуйте, необходимо, – мягко сказал штандарт-полковник. –
Поверьте, мне это не доставляет никакого удовольствия, но я вынужден. Поймите,
вынужден. Я здесь командую и отвечаю за всех и за все. И когда я узнаю, что
подчиненные мне офицеры устраивают из-за женщины драку с применением
огнестрельного оружия, я просто обязан вмешаться, вы не находите?
«Мать твою, – тоскливо подумал Кирьянов. – Ну кто
мог заложить? Не Чубурах же! Миша сдохнет, но стучать не станет… Кто ж
видел-то?»
А вслух он сказал:
– Позвольте уточнить, товарищ штандарт-полковник… Вас
кто-то дезинформировал. Не было ни драки, ни применения оружия…
– Простите, я неточно сформулировал… Но оружие было?
– У одного из участников.
– Вы полагаете, это как-то облагораживает
ситуацию? – пожал плечами Зорич. – Ну, что же вы молчите?
– Нет, – сказал Кирьянов, – нисколько не
облагораживает, согласен… Но и драки не было…
– Хорошо. Сформулируем предельно четко. Готова была
вспыхнуть драка, в ходе которой вполне могло быть применено оружие… Против этой
формулировки вы, надеюсь, ничего не имеете? – спросил Зорич со столь
преувеличенной вежливостью, что она была если не издевкой, то уж насмешкой,
безусловно.
– Не имею, – пряча глаза, сказал Кирьянов.
– Вот видите… По-вашему, это нормально? Приемлемо?
Допустимо? По-вашему, это детские шалости? – В его голосе прозвучал
командирский металл. – Не слышу ответа, обер-поручик!
– Виноват…
– Следовательно, происшедшее неприемлемо, ненормально и
недопустимо?
– Так точно, – сумрачно признал Кирьянов.
– И мое вмешательство в ситуацию по праву командира
вполне оправданно?
– Так точно, – повторил Кирьянов.
– Рад, что вы понимаете… – сказал Зорич
бесстрастно. – В таком случае извольте немедленно рассказать, кто эта…
дама, что ввергла вас и вашего… оппонента в такую… ажитацию.
– Зачем? – с искренним недоумением спросил
Кирьянов.
Зорич покривил губы в подобии улыбки:
– Уж безусловно не за тем, чтобы повесить вашу даму на
крепостной стене… Ее просто придется перевести куда-нибудь в другое место, уж
не взыщите. Когда начинаются такие вот… коллизии, яблоко раздора, сиречь
источник неприятностей, лучше потихоньку перевести куда-нибудь в другое место.
Иначе, как подсказывает мой житейский опыт, мы не застрахованы будем от новых
инцидентов. А они, в свою очередь, повлекут… Ну, вы же взрослый мужчина и
офицер. Я не буду повторять набивших оскомину казенных фраз, вы и сами
прекрасно понимаете, что это вредит службе. Итак, кто она?
– Вы все равно ее не сможете перевести, – сказал
Кирьянов.
Зорич поднял бровь:
– Как это прикажете понимать? Насколько мне известно,
вышестоящее начальство пока не подписывало приказов о моем снятии или служебном
перемещении, так что я остаюсь командиром, которому вынуждены подчиняться все,
кто здесь служит, нравится им это или нет.
Глядя в пол, Кирьянов убито признался:
– Но она-то вам не подчиняется…
– Как так? – спросил Зорич с нешуточным
удивлением.
– Она не отсюда.
– Простите? Вы хоть понимаете, что говорите?
Чувствуется по запашку, что вы совсем недавно… употребляли. Но, Константин
Степанович, вы определенно в том состоянии, когда человек способен к АКТИВНОЙ
МЫСЛИТЕЛЬНОЙ деятельности, можете трезво оценивать обстановку… Как это – «она
не отсюда»? На планете нет других объектов, кроме нашей базы, а на базе просто
нет людей, которые бы мне не подчинялись…
– Она… она из дома отдыха, – сказал
Кирьянов. – С генеральских дач, или как там это зовется…
Что-то со стуком упало сзади. Кирьянов повернул голову – это
прапорщик Шибко, вскочив со своего кресла, опрокинул со стоявшего рядом столика
вазочку с цветами, но не обратил на это ни малейшего внимания. Стоял навытяжку,
таращась с видом глубочайшего изумления. В точности такого, как появилось на
лице Зорича, уже не похожего сейчас на бронзовый бюст Наполеона Бонапарта…
