– Не подскажу, – серьезно сказал Кирьянов. –
Упаси вас бог от такой работы.
– Отчего же, если она честная.
– Тут есть нюансы…
– А конкретно?
– Не стоит, честное слово…
– У какой-нибудь мафии сперли?
– Это вы американских кин насмотрелись…
– Ну, я шуткую, – сказал Терехов. – Если бы
вы эти денежки у кого-то сперли, вы совершенно иначе планировали бы свое
будущее. И просили бы у меня каких-то других услуг. Не знаю, каких, но,
безусловно, других. Вам нужно отсидеть еще месяц и выйти отсюда с неким убойным
диагнозом, да?
– Именно.
– Это, как хотите, противоречит догадкам, будто деньги
вы сперли и кто-то во внешнем мире жаждет найти вас и рассчитаться, –
сказал Терехов. – Не так ли? Человека, жаждущего вернуть деньги – тем
более такие, – не остановит никакой диагноз, пусть даже я вас по
документам проведу как параноика номер один Сибири и окрестностей… Нет, тут
что-то другое… И я не понимаю, что. Не могу ни угадать, ни вычислить. А я не
хочу связываться с тем, чего не понимаю. Черт его знает, чем это чревато… Так
что забирайте ваши деньги и ступайте с ними вместе куда глаза глядят. Так оно будет
спокойнее.
– Вы серьезно?
– Абсолютно, – сказал Терехов. – Это позиция.
Непонятное всегда опасно. А я в нынешнем своем положении весьма уязвим перед
внешними угрозами, поскольку мои защитные возможности сведены к минимуму. Так
что не стоит рисковать… Сейчас я напишу…
– Подождите!
– Хорошо, – сказал доктор решительно. – У вас
две минуты. Убедите меня, что ни вы сами, ни ваши денежки меня ни во что не
втравят.
– И тогда мы договоримся? Возьмете деньги?
– Не знаю, – сказал доктор. – Честное слово,
не знаю.
– А если вы не поверите?
Доктор сухо бросил:
– Смею думать, в силу профессионального опыта удастся
отличить байки от правды…
– Черт бы вас побрал… – с досадой произнес
Кирьянов. – Но ведь нет ни выхода, ни времени… Там, в сумке, лежит
рукопись…
– Я помню, – кивнул доктор. – Заглядывал в
папочку. Листать не листал, посмотрел только первую страницу. Название – «Самый
далекий берег», подзаголовок – «Фантастический роман», автор – какой-то
Себастьян Ян. Сроду о таком не слыхивал. Хотел, признаться, полистать, но не
нашел времени…
– А вы найдите. И не полистайте, а почитайте.
– И?
– Это не роман, – сказал Кирьянов. – Это
дневник нескольких последних месяцев. Мой дневник. А первая страничка… для
отвода глаз. Всегда можно выдать за творение какого-нибудь друга-графомана –
фантастики нынче столько…
– Хорошо, допустим, я прочитаю. И что?
– Говорю вам, это дневник. Это все было на самом деле.
Все. Умному достаточно… Только, говорю вам, помните: это все было на самом
деле…
«А собственно, чем не выход? – подумал Терехов
вяло. – Рассусоливать с ним далее нет смысла, главное сказано.
Происшествий в отделении нет, пара часов свободного времени обеспечена. А через
два часа он у меня отсюда все равно вылетит со страшной силой… А как же иначе,
что там может оказаться такого, чтобы… Должно быть, все-таки наркота… Пошел
он…»
– Хорошо, – сказал он быстро. – Договорились.
Я читаю…
– Вы, главное, помните, что все это было на самом деле…
– Постараюсь помнить, – сказал доктор уже
отстраненным, профессиональным тоном. – Идите пока…
Он вернулся в кабинетик минут через пятнадцать. Положил
перед собой нетолстую рукопись, исполненную определенно на компьютере. Ну да,
Себастьян Ян, «Самый далекий берег», фантастический роман, в конец заглядывать
не будем, и наугад листать не будем, а будем читать так, как того и заслуживает
фантастический роман, – с первой страницы… так, вот тут «Кирьянов», и тут,
он не от первого лица свой пресловутый дневник писал, а от третьего… но это, в
конце концов, ни о чем еще не говорит, просто творческий метод такой… Итак, что
у нас? Чему меня призывают безоговорочно верить? «Они ехали в аэропорт знакомой
дорогой, и по бокам мелькали то пологие холмы, то деревни…» Ну, пока что верить
можно каждому слову. Нет ничего удивительного в том, что человек ехал в
аэропорт знакомой дорогой. По бокам таковой и в самом деле то пологие холмы, то
деревни. Пока что всему верится…
Глава 3
Черные погоны
Они ехали в аэропорт знакомой дорогой, и по бокам мелькали
то пологие холмы, то деревни, и потрепанный уазик защитного цвета шел чересчур
уж ходко для армейского ветерана – гладко и плавно, без скрипа и дребезжания,
невероятно ровно рокоча мотором, без особого труда обходя по крайней левой
навороченные иномарки. Водитель был неплох, Кирьянов это должным образом
оценил, а впрочем, и машина хороша, остается стойкое впечатление, что это
персональный генеральский экипаж, ухоженный и перебранный вручную до последнего
винтика, да и мотор, очень может оказаться, форсированный. Ничуточки не походит
на обычную разгонную тачку, склепанную на общем конвейере и доверенную
первогодку, у которого руки растут из пятой точки… Ничего похожего.
Ему нравилась и машина, и манера езды молчаливого водителя
(вовсе не напоминавшего того самого первогодка), но сидел он насупясь. Он был
откровенно недоволен собой. Не понимал, как могло такое случиться…
Военные сборы, долг и обязанности – это понятно. Особенно
человеку, семнадцать лет оттрубившему пусть и не в армии, а в пожарной охране –
тоже, знаете ли, не запорожская вольница и не дом отдыха профсоюза работников
легкой промышленности. И все же, все же…
Он как-никак был не сержантом запаса, а подполковником,
занимавшим немаленькую должность в городской «пожарке». Он умел выполнять
приказы, но и цену себе, подполковнику, знал, умел за себя постоять, где
дипломатией, а где и легким обнажением клыков. Прекрасно понимал, что занимает
на некой невидимой лесенке отнюдь не нижнюю ступеньку, а это уже подразумевает
нешуточное умение отстаивать собственное достоинство.
Отчего же он, когда приперся этот прапорщик с повесткой
(военные сборы, в течение двух часов прибыть с подателем сего), поплелся следом
покорно и тупо, словно неразумный щенок на веревочке? Без особого внутреннего
сопротивления согласился, что так и не заедет домой попрощаться с женой и
детьми, что уедет с прапором как есть, в чем был, что никому ничего не скажет –
все, мол, улажено, оговорено и утрясено, и есть еще такая штука, как военная
тайна…
Словно арестованный на пятнадцать суток бомжик, честное
слово! Эта тупая покорность была совершенно не в его характере – особенно в той
части, что касалась прощания с семьей. И тем не менее… Ну наваждение какое-то,
право слово! Будто этот рослый прапор, корректный, невозмутимый и вежливый, был
не только прапором, но еще и колдуном и каким-то чудом лишил всякой собственной
воли. Колдун, гипноз… Ну и чушь лезет в голову!
