Дымов вежливо кивнул.
— А на той стене мои картины! Знаете, я тоже рисую кошек. И всегда только кошек!
— А почему только кошек?
— Не знаю, — вздохнула Тамира, — люблю! Живую кошку завести не могу: квартиры-то собственной нет, а в съемную нельзя. И я их рисую.
— Так вы художник? — улыбнулся Дымов.
Тамира радостно кивнула.
— Вы продаете свои картины?
Радость на лице Тамиры сменилась печалью.
— Нет. Я и выставить их не могу. На Невский сунулась — не пустили, там своя мафия. В галереи не берут. Поэтому пока просто висят на стенах.
Она улыбнулась, и его поразило выражение ее лица — какое-то детское, беззащитное…
— Я пристраиваю их в добрые руки. Вот, у вас, например, добрые руки?
— Не знаю… Не уверен… — смутился Дымов. — А кроме рисования, чем вы занимаетесь?
— Ничем! Целыми днями рисую или гуляю по городу! Знаете, я все жду чего-то… Что вот-вот начнется настоящая жизнь! — она вздохнула. — Мне уже двадцать семь, а я до сих пор не нашла себя!
Дымов укоризненно заметил:
— В таком возрасте пора бы определиться и знать, чего вы хотите.
Тамира усмехнулась:
— Ну, а вы, например, знаете?
Дымов почувствовал неловкость и виновато сознался:
— Да.
— А вы кто по профессии?
— Музыкант!
— Ах! — Тамира обрадовалась. — Чудненько!
— Кстати, этот белый рояль — мой!
— Рояль в кустах! — закричала Тамира. — Рояль в кустах! А знаете, в особо грустные вечера я за него садилась и представляла, что умею играть, молотила пальцами по клавишам, а они тоненько так, жалобно…
Дымов побледнел и бросился к роялю. Ревниво оглядел его, открыл крышку, прошелся по клавишам.
— Сыграете?
— Нет, не хочу.
— А вы что, давно не бывали в Петербурге?
— Давно. Уехал в Европу пять лет назад, с тех пор не приезжал.
— А почему уехали?
— Захотелось все поменять: страну, жизнь…
— Удалось?
— Пожалуй, удалось.
— Скажите, а почему вы развелись с женой?
Дымов хмыкнул. Еще чего, станет он распинаться перед этой рыжей куклой и рассказывать о своей жизни! Кстати, будучи человеком замкнутым, он никогда и никого не посвящал в личную жизнь.
О том, что он был женат дважды, многие его знакомые не знали. Тем более — о пикантных обстоятельствах первого брака. Дымов стыдился мелодраматичности той истории и предпочитал держать ее в тайне. Ведь все произошедшее и в самом деле отчаянно смахивало на мексиканский фильм: мальчишкой Вадим встретил женщину намного старше себя, та родила дочь, о существовании которой он узнал пять лет спустя, потом он вернулся к этой женщине, а потом ушел к Ирине. Кроме того, он вообще не любит вспоминать Еву — воспоминания сопряжены с огромным комплексом вины, и вина лишь усугублялась тем, что при разводе первая жена выказала себя человеком исключительно великодушным и благородным — они простились без упреков и утомительного выяснения отношений.
А вот со второй женой вышло иначе. Расстаться тихо-мирно не получилось. За робким предложением, скорее предположением («Послушай, тебе не кажется, что для нас обоих будет лучше, если мы расстанемся?»), последовали буря, ураган с нежным женским именем, торнадо, атомный взрыв!
Ирина обвинила Дымова во всех смертных грехах, выставила монстром и потребовала моральной компенсации, подразумевающей материальную. А он никак не мог взять в толк, почему это предложение стало для нее полной неожиданностью; с его точки зрения, развод был вполне логичной точкой в нескладной истории их отношений. В последние два года жизнь превратилась в ад для обоих. Супруги всегда были чужими, а тут и вовсе перестали выносить друг друга. Амбиции жены безмерно раздражали Дымова.
Взаимные обиды, скандалы — чем дальше, тем хуже. К чему было длить эту невыносимую пытку друг другом?
Все, что произошло потом, напоминало кошмарный сон или оперетту, в которой Ирине, само собой, была отведена роль жертвы, а Дымову — роль записного злодея. Ирина охотно участвовала в фарсе, а все окружение Дымова стало невольными зрителями.
В результате он добровольно, без суда, отписал бывшей жене недвижимость на Мойке, машину и дачу, оставив за собой только родительскую квартиру. Впрочем, даже этот жест не примирил Дымова с бывшей женой. Казалось, Ирина делала все, чтобы он чувствовал себя виноватым. Истерики, обвинения, требования — кошмар, который закончился лишь с отъездом за границу. Он стал физически недоступен для бывшей жены, и на этом его личные проблемы закончились.
Впрочем, начались другие: если на родине Дымов был довольно известным музыкантом, то в Европе ему требовалось подтвердить свой статус. Поэтому в последние годы его жизнь сводилась исключительно к музыке и выступлениям.
Дымов вздохнул.
— Не желаете говорить на эту тему? — догадалась Тамира.
— Именно.
— Неужели вам ни разу не хотелось вернуться в Россию?
Он пожал плечами:
— Пожалуй, нет. Я вообще предпочитаю ни о чем не жалеть. И не вспоминать прошлое.
— А у меня так не получается! — вздохнула Тамира. — Я почти всегда о чем-то жалею.
Она наклонилась и подняла с пола бутылку.
Дымов не без удивления понял, что барышня предпочитает «Курвуазье». Однако.
— А вы не слишком увлекаетесь спиртным? Эта рюмка, кажется, уже не первая?
— Пустяки! — расхохоталась Тамира.
Он неодобрительно поджал губы: девица квасит, как сапожник.
— Кстати, я вообще никогда не пьянею! Могу сколько угодно выпить и при этом — ни в одном глазу! Индивидуальные особенности организма!
— Что составляет предмет вашей гордости? — съехидничал Дымов, который пить не умел и не любил. — А знаете, сколько мне доводилось встречать прекрасных, талантливых и при этом спившихся людей!
— Ой, только не надо читать мне нотации! — нахмурилась Тамира.
Дымов пожал плечами. И правда, ему-то что за дело.
Тамира лихо осушила рюмку.
— Между прочим, я очень привыкла к вашей квартире!
— Рад за вас!
— Представляете, я долго искала варианты, а сюда зашла и сразу поняла: мое!
Дымов нахмурился: каково?! Ее!
— Клевая квартирка! И место, и дом, и мебель!
«Еще бы», — усмехнулся Дымов. Он лично занимался оформлением, приглашал дизайнера, заказывал мебель!
— Ну, и сколько же моя бывшая жена с вас берет? Кажется, вы сказали, полторы тысячи?
