Пятачок задумался. Лицо инопланетного Че стало вдруг хмурым. Пытается вдуматься — или решил для себя, что все это бред сумасшедшего?
— А… а какая у вас доктрина? — проскрипел вдруг старый знакомый — ушастый Чебурашка с голой синей кожей. Тот самый, который располосовал Резвых ногу и щеку.
У Тимофея при одном взгляде на него раны запульсировали болью.
— Они что, из депутатов? — с веселым изумлением поинтересовался шепотом Леха. — Доктрины ему подавай… Все равно от безделья маются и друг друга поедом жрут. Может, ему еще предвыборную программу составить?
— Леха, — на родном языке тихо сказал Тимофей, — молчи, Леха. Ты что-нибудь из Священного Писания знаешь?
— Отче наш, иже еси… — скороговоркой выдал Леха.
— Это я тоже помню. Нет, это не совсем то, что надо. Ну что ж, попробуем сымпровизировать…
Он развернулся к братьям по разуму и многозначительно провозгласил:
— Тот, кто следит за нами с небес… он проследит за тем, чтобы у вас все было хорошо. И ныне, и, э-э… в будущем. Особенно в будущем. — Сэнсэй сделал ударение на последнем слове. — И тот, кто глядит с небес, простит все ваши нехорошие дела, как я простил их вам. А затем! — Он возвысил голос: — Смотрящий с небес направит вас на путь истинный.
Он сделал еще одну паузу, чтобы дать слушателям переварить то, что они уже услышали. В сказанном заключалось сразу три смысла. Первый — слова его были откровенной белибердой, второй — в них содержался намек на побег. И третий — если их подслушивают стражники, то он сможет объявить, что таким образом решил положить начало новой религии. Дескать, это всего лишь проповеди, господа цепные псы.
Интересно, каково будет почувствовать себя пророком?
— А всякий путь начинается с шага. Поэтому — прежде чем прийти к тому, кто смотрит на нас с небес, мы должны сделать шаги…
— Что за бред… — бросил инопланетный Че.
Сейчас его будут уличать в том же, что и Леха, — в ушибленной головке.
— Значит, так, — прокурорским голосом распорядился Тимофей, устремив взгляд в стену над головами братьев по разуму. — Кто хочет делать шаги вместе с нами и приобщиться к грядущему… я особо повторяю — к грядущему. Того, как говорится, милости просю. А кто не хочет, тот пусть сидит в сторонке.
— Позвольте, — осторожно проскрипел свинорылый, — что вы предлагаете делать? И направлено ли это на то, о чем мы с вами…
— На что надо, на то и направлено! — уверенно заявил Тимофей. И уже на русском языке обратился вполголоса к Лехе: — Леха, ты строевую подготовку помнишь?
— Обижаешь, начальник. Я на действительной два с лишним года оттрубил…
— В общем, так. — Тимофей поднял руку, которой держался за плечо Лехи, и потрепал его по крутому загривку: — Строй их в две шеренги и учи ходить строем. Начинай прямо сейчас.
— Зачем? — Леха открыл рот и выпучил на тренера по тюк-до глаза.
Тот одарил Леху мрачным взглядом и изрек:
— Кто из нас командир?
— Ты, — признал Леха. Но глаза у него нормальными так и не стали.
— А раз я командир, то делай, что говорю. Давай… — Тимофей перешел на д'эллали и громко проревел, обращаясь к сокамерникам: — Повторяю. Учтите, сейчас я выражаюсь образно. Кто хочет достигнуть вышнего предела… — он многозначительно потыкал рукой вверх, ничего особо не обозначая, но давая достаточно намеков, потому что наверху, сразу за решеткой, простиралось сиреневое небо Эллали, — тот будет слушаться нас двоих. А сейчас станете делать то, что скажет мой товарищ. Кто не хочет, пусть сидит спокойно и сопит в две дырочки. Я никого не неволю, никого Не заставляю… Выбор, кому как жить в будущем, каждый пусть сделает сам. Как говорится, дело сугубо добровольное. Леха, командуй.
Тимофей очень по-армейски развернулся через левое плечо, покачнувшись на больной ноге. И похромал к своей стене.
Сзади Леха раздавал приказы:
— Шевелись! Орлы, как сказал наш командир. Курята вы, а не орлы… — Вообще-то на д'эллали не было слова «курята». Употребленное Лехой слово дословно переводилось как «мелкие птички, предназначенные для забоя». — Крыльями не машем, для начала построимся вдоль стенки в одну линию.
Велик был соблазн обернуться и посмотреть, сколько сокамерников подчинились сержантскому покрикиванию Лехи. Но он пересилил себя. Дохромал до стенки и почти соскользнул на пол, скребнув ногтями по неровной поверхности стены.
И только тогда поглядел на противоположную сторону камеры.
Все до одного (все! до одного!) толпились у стенки, пытаясь изобразить ровный строй. Леха неторопливо передвигался вдоль шеренги, перестраивая инопланетян по ранжиру. И по дороге почти нежным тоном уговаривал их подтянуть животы.
Остаток дня отставные диктаторы провели в трудах и построениях.
* * *
Женщина, закончив бинтовать ему руку, принесла еды — взамен той, что он разлил, когда напал на гоблина. Но на этот раз она не присела рядом, а принялась возиться с тряпкой, убирая лужу с кусочками чего-то съестного.
Вигала, мрачно поглядывая на ее сгорбленную спину, поднес ко рту ложку. Пора начинать заводить друзей в стане врага.
Эльф проглотил то, что было в ложке, и почти любезно прорычал:
— Как тебя зовут?
Женщина метнула взгляд через плечо:
— Таким голосом не спрашивают, а допрашивают.
— Что ты-то об этом знаешь? — не сдержался он.
Она прекратила свою возню с тряпкой и жестко сказала:
— Многое. Здесь не один такой застенок… и не у каждого узника так берегут нежную кожицу, как у тебя.
Вигала проглотил вторую ложку, осмысливая услышанное.
— Значит, имеются особые застенки… назовем их пыточными. И я сижу в одном из них, где в стены и двери вделаны мертвые лозы. Это наводит на размышления…
Женщина молча выпрямилась и пошла к двери с тряпкой в руках. Когда она вернулась, от нее пахло уже не дымом, а кисловатым душком испортившейся еды. Нет, прежний запах был намного приятнее…
Запах дыма. Мысли Вигалы заскакали. Если от прислуги в пыточных застенках несет дымом, то причиной тому может быть целый ряд обстоятельств…
Он сморщил нос от брезгливости и бросил:
— А что ты делаешь в этих пыточных?
Самка гоблинов остановилась на полпути от двери.
— Я тут работаю прислугой. И ухаживаю за теми, кто сидит в этих камерах. Здесь приходится убирать не только еду, разлитую самонадеянным дураком…
Вигала щелкнул зубами. Он — дурак? Никто не смеет так оскорблять природного эльфа, о чем ему привычно напомнило сознание.
— Но еще и кровь. И многое другое. Еще о чем-нибудь спросить хочешь, а, прирожденное эльфийское величие?
