Мы бросились к ней. Тудор ее поддержал. Они пошли наверх
вместе с Гулсум. Я остался в кабинете. Мой пиджак по-прежнему лежал на лице
отца. Я не стал его поднимать, было жутко и страшно. В таком молодом возрасте я
вдруг стал взрослым, остался без отца.
Усевшись на диван, я тяжело вздохнул. Хорошо, что сюда
приедет этот Абдулмамед, все хлопоты он может взять на себя. Нужно будет
подготовить столько документов, устроить перевозку тела, договориться об
организации траурного митинга в Лондоне и у нас на родине. При одной мысли об
этом у меня начинала болеть голова. Я вдруг понял, что никогда не занимался
подобными вопросами. Я вообще никогда и ничем не занимался по большому счету.
Все за меня делал мой отец. Теперь пришло время стать взрослым.
В коридоре послышались шаги. Кто-то спустился по лестнице и
теперь входил в кабинет. Я обернулся и удивился. Это была Елена. В руках у нее
опять был бокал с джином. Очевидно, алкоголем она снимала стресс. Все-таки
Елена была не абсолютно бессердечным существом, неожиданная смерть человека, с
которым она целовалась еще несколько часов назад, должно быть, сильно ее
потрясла. Я подумал, что был несправедлив к ней. Елена вошла в кабинет, чуть
пошатываясь, глядя на меня мутными глазами.
– Сидишь? – спросила она. – И не стыдно? У тебя на глазах
отца убили, а ты сидишь, как будто ничего не произошло. Мы все сходим с ума. Я
спускалась вниз по лестнице и вдруг почувствовала, что на меня кто-то смотрит.
Повернулась – никого. Но я уверена, что на меня смотрели.
Впервые за все время она обратилась ко мне на «ты». И я
понял, что она переживает очень сильно. Мне это показалось естественным и не
столь уж обидным. Лена прошла и села в соседнее кресло. Затем посмотрела на мой
пиджак и вдруг беззвучно заплакала. Честное слово, она заплакала. Бокал в ее
руке мелко задрожал.
– Почему так? – вдруг спросила она. – Почему так
несправедливо?
– Жизнь вообще штука несправедливая, – заметил я.
– Это нечестно, – вздохнула она, вытирая слезы, – он был
таким мужчиной. Ты ведь его не знал. Он был настоящий мужчина. Во всем. А
теперь вот лежит здесь под твоим пиджаком. – Она снова вытерла набежавшую
слезу. – Вся наша жизнь – одна глупость, – с вызовом заявила чуть позже, подняв
голову. Краска растеклась по ее лицу, Елена выглядела немного жалко.
Я молчал, что я мог сказать? У меня болело сердце, когда я
вспоминал про то, что лежало под пиджаком. У меня сильно стучало сердце.
– Все к чертовой матери! – вдруг с вызовом крикнула Елена. –
Все несправедливо. Не имеет значения, как ты живешь. Честно или нечестно. Глупо
или умно. Будешь великим математиком или придурком, Александром Македонским или
нищим бомжем. Все равно конец один. Только один. И никому не прибавит бог ни
одного дня за честную жизнь. Всем дано одинаково. И мерзавцам, и праведникам.
Но это нечестно, нечестно!
«Интересно, кем был мой отец? – подумал я. – То, что не
праведником, это точно. Но и мерзавцем его вряд ли можно назвать. Скорее он был
обычным человеком с обычными людскими слабостями».
Елена сделала несколько судорожных глотков и поставила свой
бокал на столик, рядом с бокалом кого-то из мужчин. Я невольно посмотрел на
него.
– Напрасно вы принесли свой бокал, – мягко заметил я. Пусть
она говорила мне «ты». Я решил по-прежнему быть с ней на «вы».
– Ты боишься, что меня могут заподозрить? – криво улыбнулась
она. – Мальчик мой, я его не убивала, честное слово.
В этот момент я готов был ей поверить. Я даже простил ей ее
покровительственный тон, хотя она была младше меня на несколько лет.
– Ты думаешь, что я могла отравить твоего отца? – спросила
она, всхлипывая. – Скорее я отравила бы тебя. Или твою злючку-жену. Или твою
равнодушную и хитрую мать. Или моего мужа, которого интересуют в жизни только
деньги, деньги и еще раз деньги. Но не твоего отца.
– Можно подумать, что вам деньги не нужны, – заметил я.
– Нужны, – кивнула она, – очень нужны. Ты не знаешь, что
такое нищета, мальчик. Ты не сидел на капусте с картошкой, когда до зарплаты у
тебя в доме всего четыре картофелины на три дня. Ты не знаешь, как это можно
так жить.
Я молчал. Действительно, этого я не знал. В отличие от нее я
не рос в общежитии и в коммунальной квартире. Мне повезло больше, чем ей.
– Что ты вообще знаешь о жизни? – Елена тяжело вздохнула,
взглянув на свой почти пустой бокал. – Что ты можешь знать? Рос на всем
готовом, учился в лучших школах, закончил самый престижный вуз, и тебя сразу
женили на девочке из хорошей семьи. Ты знаешь, как тяжело пробиваться в жизни?
Когда приезжаешь несчастной девочкой в Москву, где ты никому не нужна? И любой
мужчина, к которому ты приходишь за помощью, прежде чем начать с тобой
разговор, расстегивает свою ширинку. Скольких я видела вонючих, потных,
слюнявых, противных… И всех нужно было ублажать, всем угождать, чтобы остаться
жить. Просто жить. – Она посмотрела по сторонам и спросила: – Может, нальешь
мне коньяка?
– Коньяк лучше не пить, – посоветовал я. Но мне было ее
по-настоящему жалко. Поэтому, поднявшись, я налил ей виски в небольшую рюмку.
– Спасибо. – Она выпила виски залпом, с сожалением
посмотрела на небольшую рюмку и заявила: – Мог бы сразу принести бутылку.
– Не нужно.
– Ладно, не учи. Ты еще сопляк, а лезешь меня учить. Я тебе
в мамы гожусь.
– По-моему, я старше. – Мне не следовало ей возражать, но я
быстро завожусь. И тоже перешел на «ты». – Тоже мне мамаша нашлась! Ты младше
меня по годам. Или ты исчисляешь свой возраст с учетом твоего опыта? – Иногда я
бываю безжалостным. И сам это знаю лучше других.
– Не хами, – махнула она рукой, словно отгоняя меня от себя.
– Мы с твоим отцом были большими друзьями.
– Я знаю. – Черт меня дернул вдруг сказать эти два слова!
Елена с некоторым подозрением посмотрела на меня. Наверное,
в другое время и в другой обстановке я ни за что не сказал бы подобного.
– Откуда? – Она нахмурилась. Или посчитала, что мой отец мог
мне что-то рассказать? Но меня было уже не остановить. Она назвала меня
мальчишкой, решила показать степень своей близости. Что ж, откровенность за
откровенность.
– Я вас видел. – И даже сам удивился, как легко это у меня
получилось. Просто взял и сказал. А может, потому что был на взводе? Я ведь
тоже немало выпил. Сначала вино за столом, потом коньяк в кабинете.
– Где? – шепотом спросила она.
– Сегодня днем, в спальне моих родителей. – Я смотрел на
нее, полагая, что она начнет краснеть или стыдиться. Но Елена радостно
засмеялась. Беззвучно и как-то особенно радостно, хотя слезы еще блестели на ее
ресницах.
– Значит, ты подглядывал?
